Соседи
Шрифт:
— Бросьте, — сказала Леля, ей стало жаль его. — Мама говорит, что мужчины биологически моложе, чем женщины.
— Пошли быстрее, — сказал он, глянув на часы, — нам еще долго ехать.
Они пообедали в шашлычной на Ленинградском проспекте, побывали на бегах, ничего, разумеется, не выиграли. «Это к счастью, — заметил Григорий Сергеевич, — полная гарантия, что эта зараза не засосет».
После пошли в кино, смотрели старый-престарый фильм «Утраченные грезы», в главной роли очень красивая итальянская актриса Сильвана
Григорий Сергеевич сидел рядом. Не пытался прижиматься к ней, не лез целоваться, как мальчишка, еле дождавшийся темноты.
Леля всхлипывала и думала: «Наверно, я ему не очень нравлюсь...» И от этой мысли еще больше хотелось плакать.
Когда они вышли из кинотеатра, был уже вечер, горели фонари, небо было темно-синим, загадочным.
— Почему вы такой грустный? — спросила Леля. — Вам тоже жалко ее?
— Кого жалко?
— Ну, эту, Сильвану, или Анну, как ее, Джакео.
Он остановился, положил руку ей на плечо.
— Наверно, я и в самом деле стар, — сказал. — Для тебя стар...
Лицо его казалось усталым и скорбным в свете фонарей.
Леля почти закричала:
— Нет, вы не старый!
С того дня началось...
Утром она ждала, когда он позвонит, на каждый звонок кидалась первая, хватала трубку, говорила изысканно:
— Алло, слушаю...
И ужасно злилась, когда спрашивали не ее, а кого-то из соседей.
Нервничала, бегала из комнаты в коридор и обратно, должно быть, он звонит, а у них занято...
Потом он дозванивался.
Она говорила блаженно, с отрешенным видом глядя перед собой:
— Я на работу. Буду там через полчаса. Да, жду непременно...
И убегала на работу. И вздрагивала, когда там звонил телефон, так же, как и дома, бросаясь на каждый звонок.
Обычно он ждал ее после работы. Они уходили — или к его приятелю, или, если к приятелю нельзя было, в кино, кафе, просто погулять.
Приятель — чудесный человек, обладающий странным именем — Ардальон. Леля называла его Ардальон-Медальон, жил один в однокомнатной квартире.
Едва лишь Григорий Сергеевич и Леля входили в дом, как он срывался, немедленно уходил.
Леля неискренне говорила:
— Куда вы, останьтесь, посидите с нами...
В ответ хлопала входная дверь. И они оставались одни, совершенно одни — она и Гриша. И больше никого в целом мире.
Она знала о Грише все: женат, имеет десятилетнего сына. Жена на два года моложе его, ей тридцать четыре.
Леля допытывалась:
— Она красивая?
— Ничего, — отвечал он.
— Ну, какая она, опиши?
— Не умею описывать, лучше покажу тебе карточку.
Однажды принес фотографии — жена и сын. Жена — худенькая, узкоплечая, Леля с удовольствием
Ничего удивительного — уже пожилая, тридцать пятый год. Сын похож на нее, некрасивый, большеротый, а глаза в отца, должно быть, тоже черные, с голубыми белками и тоже, надо думать, легко вспыхивают, загораясь гневом ли, радостью, и легко гаснут от грусти или обиды...
Леля долго разглядывала карточку, пытаясь понять, какая же она была, его жена, в молодости, за что он любил ее...
Так и не поняв ничего, отдала карточку обратно. Спросила:
— Она злая?
— Вот уж нет.
— Скупая? Мелочная? Лживая?
— Да ты что! — возмутился он. — Почему ты считаешь, что у меня должна быть не обычная женщина, а исчадие ада?
— Тогда скажи, она добрая?
— Да, очень.
— Умная?
— Бесспорно.
— Вот оно что...
Леля улыбалась, спрашивая как ни в чем не бывало, а самой казалось, будто по стеклу идет. Босыми ногами. Ничего не поделаешь, жена у него умная, добрая и еще, по его словам, хорошо воспитывает сына.
Верная и преданная.
И труженица, всегда занята делом.
Каждое его слово било ее в упор.
«Он уважает жену, даже гордится ею, — думала Леля. — Он никогда не скажет о ней ни одного дурного слова, может быть, все-таки любит, несмотря ни на что, любит и уважает?»
В то же время сама Леля не могла не уважать Григория Сергеевича за то, что он говорит о жене одно лишь хорошее.
Разумеется, ей бы хотелось, чтобы он исповедал ей свою душу, рассказал, какая у него противная жена, пожаловался бы на судьбу, а она, Леля, жалела бы и утешала его.
По молодости Леля не могла понять до конца всей сложности и запутанности отношений, откуда ей было догадаться, что Григорий Сергеевич намеренно хвалит жену, даже где-то чересчур подчеркнуто хвалит именно потому, что чувствует свою вину перед ней и пытается бороться с самим собой, и потому, что сознает себя виноватым, еще сильнее злится на жену, и злится на себя, и стремится разлюбить Лелю, и в то же время понимает, что не в силах разлюбить...
Он не раз говорил Леле:
— Нет, ты все-таки чересчур молода для меня, между нами такое несовпадение мыслей, вкусов, интересов...
— Непрвда, — уверяла Леля, — мы сходимся решительно во всем.
Подчас она ловила на себе его взгляд, восхищенный, немного грустный. Ей становилось радостно и тревожно, она настойчиво допытывалась у него:
— Почему? Почему ты так глядишь?
Он отшучивался, но иной раз признавался:
— Просто гляжу на тебя и вижу, молоком еще пахнешь.
— Как это молоком?
— Вот так. Еще вся в детстве.
— Это плохо?
— Это, конечно, хорошо. Даже очень хорошо, но ты так далека от меня, совсем на другом конце земли.