Соседи
Шрифт:
«Интересно, а зачем она сына-то взяла?» — подумала Леля. И сама же решила: «Или он просился, пристал, как репей: возьми да возьми. Или захотелось вместе с ним встретить эту женщину с посылкой».
Сын был непоседа, сразу видно: должно быть, ему наскучило искать глазами кого-то решительно незнакомого, и он стал забегать вперед, потом снова подбегать к матери, что-то рассказывая ей и снова убегая, скользя по накатанной дорожке, а мать следила за ним глазами, но не звала к себе.
Леля прошла очень близко от нее, почти коснулась плеча. Она
Гришина жена стояла возле афиши консерватории, возвещающей о концертах в предстоящем сезоне. Леля стала рядом с нею.
«Вот мы стоим вместе, — подумала Леля, — две женщины, одну Гриша любил когда-то, конечно же любил, он бы не мог жениться, если бы не любил, а другая та, кого он теперь любит, это я. Да, я!»
И еще она думала, что мимо проходят люди и никто не знает, что они обе, стоящие рядом, друг возле друга, связаны прочно, навеки, только одна из них не знает о том, что они связаны, а другая — она, Леля, — знает. Ну и что с того, что знает? Легче ли ей от этого знания?
Леля делала вид, что внимательно читает афишу, но сама успела разглядеть и потертый, старенький воротник пальто, и немодные сапожки, и варежки, на одной варежке трогательная штопка возле запястья.
Мальчик подбежал к матери, стал что-то говорить ей. Леля прислушалась.
— Надоело, — говорил мальчик. — Сколько будем еще вот так вот ходить?
Мать слушала его, в то же время привычно поправила на нем завернувшийся воротник курточки, смахнула с его щеки снежинки.
— Давай еще подождем, Алеша...
— Сколько? — спросил Алеша. Сморщил нос, вытянул губы, сердце Лели сжалось: вот так делал Гриша, когда обижался на нее за что-либо, вдруг сморщит нос, вытянет губы, и глаза смотрят точно так же, исподлобья...
— Подожди, Алеша, — сказала мать, — куда тебе особенно торопиться?
Голос у нее был низкий, теплый. Леле вспомнилось, Гриша говорил, что жена в молодости хорошо пела.
— А теперь поет? — спросила как-то Леля.
— Нет, — коротко ответил Гриша, и Леле подумалось тогда, что, должно быть, его жене не до пения. Много дел, много забот, наверно...
Мать продолжала уговаривать сына:
— Еще немножечко подожди...
— Я замерз, — канючил сын.
— Тогда пойдем на вокзал, там тепло, погреешься...
Алеша повел черным круглым глазом в сторону вокзала:
— Не хочу...
— Но ты же погреешься...
— А мне уже не холодно.
— Честное пионерское? — спросила мать.
— Самое распионерское.
— Тогда будь хорошим мальчиком, давай подождем еще немножечко.
— Сколько?
— Совсем немножечко, — сказала мать.
Рукой в штопаной варежке поправила ушанку сына, улыбнулась ему. И он ответно улыбнулся ей.
Леля повернулась, пошла на мост. Остановилась на миг, обернулась: Гришина жена стояла все там же, терпеливо ждала. Леле показалось, что она различает
Леля вошла в метро, ступила на эскалатор. И все время перед нею были те двое: невзрачная, очень скромно, чуть ли не бедно одетая женщина, напрасно ожидавшая кого-то, и рядом с нею ее сын, похожий на отца.
Леля закрывала глаза, пытаясь отогнать от себя мать и сына, но они не уходили, они как бы шли все время бок о бок, словно решили не отставать от нее ни на шаг.
Подошел поезд. Леля вошла в вагон, стала возле дверей. В стекле отражалось ее лицо, круглый подбородок, высокие скулы, глаза под разлетом длинных бровей, все так хорошо знакомо, прилежно изучено в зеркале. Но сейчас собственное лицо не радовало Лелю, напротив, казалось противным, злым и старым. Да, на удивленье старым.
«Сейчас приду, лягу, ни с кем ни слова, — думала Леля, — ни одного слова...»
Хотелось закрыться с головой одеялом и забыться, не думать, не вспоминать, никого не видеть, не говорить.
К счастью, дома никого не было. Она легла на диван, прикрылась сверху старым отцовским тулупом, вздохнула, закинув руки за голову.
«Неужели они все еще там, на вокзале?» — подумала.
Рывком приподнялась, встала с дивана. Может быть, побежать обратно, повиниться, рассказать как есть, сказать, что не надо ждать, что все это была ложь, пустой телефонный розыгрыш...
Представила себе, как бежит навстречу Гришиной жене и выкладывает ей все как на духу. Что же скажет его жена? Разозлится, оттолкнет ее или даже ударит? Или нет, ничего не скажет в ответ, простит.
У нее такие добрые и в то же время печальные глаза, они не могут злиться, гневаться, они станут еще более печальными, но все равно простят.
Нет, ни к чему бежать на вокзал. Да их уже нет сейчас там, матери с сыном. Наверно, изрядно замерзли, устали и отправились домой.
Он, должно быть, все время не перестает удивляться:
«Как же так, мама? Где же та тетка с посылкой от папы?»
А мать говорит:
«Сама не знаю...»
И думает про себя: «Кто же это был? Кому надо было обмануть меня? Или я чего-то не поняла, перепутала, не туда пришла?»
Леля ворочалась с боку на бок, переворачивала подушку на другую сторону, никак не могла заснуть...
Глава 8. Громов
Чем ближе Эрна Генриховна узнавала Громова, тем все больше он ей нравился. Особенно привлекала его спокойная доброта, которую он старался оттенить ненавязчивой иронией. В то же время не было в нем ни бахвальства, ни душевной грубости, ни ложной многозначительности.