Сотник и басурманский царь
Шрифт:
– Ты его вызвал, меня-то не приплетай… Не убивай нас, страшный казак!
– Пощади, и мы сами будем тебе верными слугами! Мы тебя любить будем, и уважать, и бояться!
– Только ногами не бей, – тоскливо заключил Хряк.
А тут как кто-то чихнёт громогласно! Черти на колени пали, головы руками закрыли, хвосты поджали…
– А-апчхи!!!
В один миг весь туман комьями по дальним уголкам кладбища расчихало, и вышла под сияние лунное натуральнейшая Баба-яга! Сама в кацавейке старенькой, в юбке драной,
– Ёшкин дрын, как же достала меня эта аллергия…
На корточки присела, сотнику в бок узловатым пальцем потыкала, на чертей взгляд подняла. Встала, поясницу с хрустом выпрямила и чертей к себе поманила:
– Эй, рогоносцы! Это что за дела? Какая такая зараза на моей территории без моего ведома колдовать посмела, а?
Черти перепугались, как быть не знают, друг на дружку молча указывают. С одной стороны, ведьминого приказа ослушаться не смеют, а с другой – Баба-яга тоже авторитет признанный, ей перечить – враз суицидником прослыть…
– Жестикулируете? Мимы, что ль? Это хорошо, я цирк люблю. Давайте по очереди, ещё раз: кто энто тут у меня колдует? Оба?!
Черти обречённо кивнули. Хряк руками машет, сказать что-то оправдательное пытается, но язык его не слушается.
– …ы, – толстяк выдавил.
– Хорошая буква «ы»! А другие знаешь?
Хряк головой изо всех сил помотал, подумал и Наума бледного перед собой выдвинул.
– Ну чё, тощий, больной, недокормленный, – Яга зубом цыкнула, – давай ты, что ль, объясняйся? Но имей в виду, что «ы» я уже слышала…
Наум брови сдвинул, собой овладел, воздуху набрал, да и… с тихим писком в оборок бухнулся. Посмотрела на него Баба-яга, рукой на всё махнула, а сама вновь к сотнику лежащему обернулась, оценила с гастрономическим интересом, облизнулась даже.
– Симпатишный мужчина, зрелый, с опытом. Чей мужчина-а? Ничей?! Тады себе заберу. Кто против, ткни себе пальцем в грудь, самоубийца…
– Это… нельзя это. – Хряк решился чуток погеройствовать.
– Чего нельзя, кучерявый? На что нарываешься?!
– Казака этого трогать нельзя, ведьмин он.
– Какой такой ведьмы? – Баба-яга спрашивает, а у самой уже ноздри раздуваются и пальцы в кулаки сжимаются с опасным хрустом. – Ну-кась с энтого моменту поподробнее…
– Ы… – вновь выдал перепуганный Хряк.
– Слышь, ты, ущербный, у тебя энто твоё «ы» на все случаи жизни, что ли? Я русским языком говорю: какая ведьма?! Если понял, тупо кивни.
Толстый чёрт тупо кивнул, как и велено.
– Ну вот, я знала, что мы договоримся, хотя бы на примитивном уровне основных жестов. Итак, ведьма твоя высокая, чернявая, нос клювом и ходит в бесстыжем декольте?
Хряк радостно кивнул.
– Стало быть, опознал, и то дело. Ладно, с ведьмой вашей я сама разберусь.
Чёрт морду жалобную скорчил да к сотнику наклонился…
– Куда ручки шаловливые потянул? А ну брысь! – сдвинула брови Яга да как дунет!
Бедного толстяка чуть за верхушки вязов не снесло, хорошо за плиту могильную хвостом зацепился…
– И это, – вовремя вспомнила Баба-яга, хлопнув себя по лбу, – ты товарища своего припадочного забери.
Хряк послушно схватил за плечи всё ещё находящегося без сознания Наума и потащил от греха подальше.
– Вы его врачу не показывали? Нет? У него, походу, глисты…
Толстый Хряк только руками развёл, типа а чёрт его знает, Наумка всегда был с закидонами интеллигентскими, так что, может, и глисты…
А сам уже и рад был, что от знаменитой Яги живым вырвался и друга уволок. А что Агате про то рассказать, так это и завтра придумать можно. Сейчас главное – быстро слинять по ветерку, никаких героев из себя не строить, в бутылку не лезть и на грубости не нарываться. Ведьм в мире много, а Баба-яга одна!
…Меж тем мы в другую сторону глянем, туда, где горят в лесу два низеньких костра, высокие разжигать басурмане не стали, вдруг да заметят казаки. У одного сами сидят, у другого пленным погреться разрешили. Не из человеколюбия, как вы понимаете, а в заботе о сохранности товарного вида.
Не приведи аллах, какая из красавиц завтра чихать начнёт? Всё, султан может так разгневаться, что только головы полетят, а их великого Халила рассердить – много ума не надо, он на плаху посылает всех кого ни попадя, по пять раз в день, по настроению…
Вот кормить девушек не стали. Во-первых, вредно есть после восемнадцати часов, а во-вторых, на торгах ценятся стройные девушки, растолстеть они и в гареме успеют как нечего делать, на сладком вине, шербете, рахат-лукуме и восточной пахлаве…
А пока сидят пленницы тихо, на судьбу свою горькую вздохами жалуются, все слёзы выплакали, уж и не ждут избавления. Понимают, что в другой поход ушли их отцы и братья, в другой путь унесли их верные кони, царёву службу исполнять, долг нести перед любимым отечеством. Сами-то знают: кто в басурманский плен попал да на невольничьем рынке продан был, тому назад дороги нет…
– Мам, а мам, как думаешь, доберётся Дашка до наших? – старшая дочка жену сотника спрашивает.
А та, хоть и у самой сердце не на месте, как может, своё дитя поддерживает:
– Дашка-то доберётся. Только бы атаман с казаками поскорей вернулся.
– А… отец как?
– Видела издалека, как он малую на коня своего посадил. Как с шашкой на басурман пошёл. Больше его не видела…
– Я видел, – подал голос Юсуф, цепь не отпускала его далеко от Ксении, что не радовало ни её, ни его. – Живой он.