Сотрудник агентства "Континенталь"
Шрифт:
Рено обозвал его рыбоедом паршивым и четыре раза выстрелил ему в лицо и в грудь.
Пит упал. Позади меня кто-то рассмеялся.
Рено швырнул в проем последнюю бомбу.
Мы влезли в машину, Рено сел за руль. Мотор молчал. До него добрались пули.
Рено вовсю заработал клаксоном, а мы вылезли обратно.
В нашу сторону двинулась машина, стоявшая на углу. В ожидании я бросил взгляд вдоль улицы, освещенной двумя пожарами. В окнах кое-где виднелись лица, но прохожие, если они и были, попрятались.
Машина замедлила ход, чтобы взять нас на борт. Она уже была набита битком. Пришлось укладываться штабелями. Кто не поместился, повис на подножках.
Мы переехали, подскочив, ноги мертвого Мотока О'Марры и легли на обратный курс. Один квартал проехали в тишине, хотя и без удобств. В дальнейшем мы уже не имели ни того, ни другого.
Из-за угла вынырнул лимузин, промчался полквартала нам навстречу, развернулся боком и остановился. Оттуда началась стрельба.
Вторая машина объехала лимузин и атаковала нас. Из нее тоже стреляли.
Мы старались как могли, но теснота в нашей машине не давала драться по-настоящему. Нельзя прицелиться как следует, если на коленях у тебя сидит человек, на плече висит другой, а третий стреляет на расстоянии двух сантиметров от твоего уха.
Наша третья машина – та, что была в тылу за кирпичным домом, – подтянулась и стала нам помогать. Но тут к противнику присоединились еще два автомобиля. Видимо, налет талеровских ребят на тюрьму так или иначе закончился, и армия Пита подоспела оттуда, чтобы не дать нам уйти. Славная заварилась каша.
Я перегнулся через чей-то раскаленный пистолет и заорал в ухо Рено:
– Так не пойдет. Пусть лишние вылезут, будем отбиваться с улицы.
Он одобрил эту идею и распорядился:
– Выкатывайтесь по одному, ребята, доставайте их с мостовой.
Первым выкатился я, не сводя глаз с темного проулка напротив.
Туда же вслед за мной прибежал Брюхо. Я проворчал из своего укрытия:
– Не садись мне на голову. Найди себе какую-нибудь дыру. Вон там подходящий подвал.
Брюхо покорно затрусил туда, и на третьем шагу его подстрелили.
Я осмотрел свое убежище. Закоулок был всего в шесть метров длиной, он упирался в высокий забор с запертыми воротами.
Встав на мусорный ящик, я перемахнул через ворота и оказался во дворе, мощенном кирпичом. Из этого двора я перелез в другой, потом в третий, где на меня с визгом кинулся фокстерьер. Я лягнул его, вскарабкался на очередной забор, выпутался из бельевой веревки, пересек еще два двора – в одном на меня завопили из окна и запустили бутылкой – и спрыгнул на булыжник в тихом переулке.
Стрельба осталась позади, но не так уж далеко. Последнее я постарался поскорее исправить. Должно быть, я прошагал столько улиц, сколько во сне той ночью, когда убили Дину.
У подъезда
26. Шантаж
Мне пришлось долго тыкать пальцем в звонок своего клиента, чтобы добиться толку.
Наконец дверь открыл рослый загорелый шофер. Он был в брюках и майке. В кулаке он сжимал бильярдный кий.
– Чего надо? – осведомился он. Потом осмотрел меня и сказал: – А, это вы. В чем дело?
– Мне надо видеть мистера Уилсона.
– В четыре утра? Бросьте. – И он стал закрывать дверь.
Я вставил в щель ногу. Он перевел взгляд с ноги на мое лицо, взвесил в руке бильярдный кий и спросил:
– Что, трещину в колене захотел?
– Я не шучу, – настаивал я. – Мне надо видеть старика. Скажите ему.
– Нечего мне ему говорить. Сегодня днем он велел мне вас не пускать, если придете.
– Вот как? – Я вынул из кармана четыре любовных письма, выбрал первое, наименее дурацкое, протянул его шоферу и попросил: – Передайте ему это и скажите, что я сижу на ступеньках и остальные письма у меня в кармане. Скажите, что я просижу здесь еще пять минут, а потом отнесу их Томми Робинсу из «Консолидейтед Пресс».
Шофер хмуро покосился на письмо.
– К черту Томми Робинса и всех его родственников! – рявкнул он, взял конверт и закрыл дверь.
Через четыре минуты он появился вновь и позвал:
– Эй, сюда.
Я пошел за ним наверх, в спальню старика Илайхью.
Мой клиент сидел в постели, зажав в одном круглом розовом кулаке свое любовное, письмо, а в другом конверт. Его короткие седые волосы топорщились, круглые глаза налились кровью. Параллельные линии рта и подбородка почти сходились. Он был в славном настроении.
Едва увидев меня, старик завопил:
– Значит, болтать про свою храбрость вы горазды, а как надо шкуру спасать, так бежите к старому пирату?
Я сказал, что ничего подобного. Я сказал, что если он собирается нести чушь, то пусть делает это потише, чтобы в Лос-Анджелесе не узнали, какой он болван.
Старикан взял еще на полтона выше и завыл:
– Если вы украли чужие письма, это еще…
Я заткнул уши. Меня это не спасло от шума, но его оскорбило, и завывания оборвались.
Я вынул пальцы из ушей и сказал:
– Отошлите холуя и поговорим. Я вам ничего не сделаю.
Он повернулся к шоферу и приказал:
– Выметайся.
Шофер оглядел меня без особой нежности, покинул нас и закрыл дверь.
Старик Илайхью разошелся на полную катушку. Он требовал, чтобы я немедленно вернул остальные письма, громко и нецензурно осведомлялся, где я их взял и что с ними сделал, а также угрожал мне разнообразными карами.