Совершенно несекретно
Шрифт:
С авиабилетами помог наш хороший друг, обозреватель ставропольской телестудии Владимир Петрович
Поляков, пользующийся в родных краях большим авторитетом. Впоследствии судьба еще крепче нас связала: Владимир Петрович долгое время был моим помощником, когда я возглавлял Администрацию Президента, и до сих пор остается любимцем моей многочисленной семьи. Наши с Галей дети и внучки его буквально обожают, попросту и ласково называя Петровичем. А уж когда они появляются с Эдитой Пьехой, с которой после этих событий он связал свою судьбу, радость становится еще больше. У нас в семье нет равнодушных к искусству.
В тот же суматошный день меня удивило, что была устойчивая междугородная телефонная связь, хотя при столь значительных событиях первое, что обычно делают власти, — отключают автоматическую связь между городами. Видимо, в их советской «системе» было уже тогда что-то нарушено.
А в аэропорту «Минеральные Воды» нас встретили командир авиаотряда Василий Бабаскин и его заместитель. Я еще раз позвонил в Москву, спросил, как там само здание Дома Советов, и мне ответили:
— Всё там спокойно, всех туда пропускают, внешней охраны никакой нет. Уже собрался президиум, и Ельцин на месте.
В голове постоянно гудел вопрос: почему так неожиданно? Неужели настолько слабы и бездеятельны российские спецслужбы? Уже позже, встретившись с председателем КГБ РСФСР Виктором Иваненко, я понял, что их отсекли от информации. Он тогда рассказал следующее:
— О перевороте узнал по телевизору. У нас ведь своей дежурной службы не было. Пользовались союзной. Ночью Крючков поднял по тревоге часть руководителей, а нас было приказано «отсечь» от· информации. Об этом узнал уже в Белом доме, обзванивая своих сослуживцев. Что происходит — они тоже не знали.
— И что, для вас это все было неожиданностью?
— Полной. Накануне, в воскресенье, мы встречали в аэропорту Бориса Николаевича. Разговорились с Юрием Скоковым. Он рассказал, как видел шедшую в Москву Колонну армейского спецназа. Я не придал этому значения. Хотя мы и говорили, что напряжение нарастает. И думали, что-то будет осенью. Оказалось — завтра.
— А вы говорили с Крючковым?
— Да, позвонил. Его первый вопрос: «Где вы находитесь?» Я ответил и спросил: «Что все это значит?» А он: «Надо наводить порядок в стране». Я ему говорю: «А вы понимаете, что народ вас не поддержит, выйдет на улицы?» Он с издевкой: «За кого? За Горбачева?» Я сказал, что это авантюра, а он в ответ с пафосом: «История нас рассудит». И бросил трубку. Вот такая история.
— Так что, он действительно был центральной фигурой?
— Да, окончательный замысел переворота созрел у него на даче. Мозговой центр — Крючков, Язов, Шенин, Пуго.
— А остальные?
— Янаев — пешка, которую решили использовать, чтобы перевороту придать видимость законности. Павлов — трус. Как только его втянули, он тут же ударился в запой. Стародубцев — человек в заговоре случайный.
Вот так группа безответственных и бесцветных людей бросила страну в пучину хаоса, на грань гражданской войны…
Мы вылетели в Москву дополнительным рейсом на Ту-134, который специально выделил Василий Бабаскин, так как с билетами оказалось трудно в результате крайне тревожно складывающейся ситуации. Конечно, в голове теснились самые беспокойные мысли: что? как? в какой степени? И вот, подлетая к столице, видим жутковатую
В аэропорту «Внуково» меня встречала машина нашего Верховного Совета, водитель которой — Иван Дмитриевич — держался собранно и деловито. Я еще больше, помнится, удивился, когда увидел, что нас всюду свободно пропускают. А Иван Дмитриевич по пути рассказал, как московский люд выражал свое отношение к происходящим событиям. Увидев цековскую машину с номером «МОС» у аэропорта, какие-то парни в момент вывернули на ее колесах ниппеля и спустили весь воздух. Нашу машину не тронули — номер у нее был не цековский, да еще и эмблема — российский флажок на переднем стекле.
Пока мы ехали к Дому Советов — сначала по Киевскому шоссе и кольцевой дороге, а потом по Кутузовскому проспекту, — я опять обратил внимание на невероятное скопление военной техники. Причем часть ее была согнана в сторону от дороги, в рощу, ближе к Хованскому кладбищу. Но как же много попадалось по пути вышедших уже из строя боевых машин! По две-три единицы скучивались они на обочине, а некоторые — и вообще в кювете, и по ним лазили растерянные и чумазые мальчишки — солдаты нашей армии. С некоторых бронированных монстров соскочили гусеницы, но встречались и машины, просто перевернутые в кювете. Их мы насчитали больше десятка, и мне показалось, что во всем этом была какая-то закономерность, а еще я подумал, что, наверное, молодые танкисты просто искали повод не лезть в ту опасную игру, в которую их втравливали.
Это, кстати, и к вопросу о развале армии, и к вопросу о том, кто ее первым стал разваливать, — разумеется, уже после Тбилиси, Баку, Сумгаита, Литвы, а теперь еще и Москвы. Событий вполне достаточно для солдата, чтобы понять причины, почему и для чего его используют, и чтобы задуматься о целях, которые ставит перед собой верхушка власти. К тому же впоследствии выяснилось, что большинство рядовых, сержантов и младших офицеров даже не знали, куда и зачем их направляют. Дали командирам частей приказ занять позиции там-то и там-то, а что дальше делать — дескать, скажут потом.
Солдат, по правде говоря, никто на этот раз не настраивал против кого-либо, никто и ничем не возбуждал их «боевой дух», как это делается обычно, чтобы заставить выполнять приказы командования не задумываясь. Видимо, путчисты боялись открывать перед народом сюи карты, чтобы это не обернулось затем против них самих, все с самого начала строивших на заведомой лжи.
Работу по разъяснению солдатам что к чему взяли на себя российские депутаты и москвичи, причем у последних здесь роль оказалась особой. Действительно, в то время как в регионах и в других республиках спокойно наблюдали за развитием событий в Москве, а кое-где еще и ждали победы ГКЧП, москвичи сразу же, с первых минут, как только узнали о том, что произошло, пошли на защиту Дома Советов. Ну а те, кто не смог к нему пойти, были ощутимо солидарны с его защитниками.