Совершенно секретное дело о ките (Повести и рассказы)
Шрифт:
«Хоть бы что-нибудь живое пролетело — сова или ворон, — думал Аникей. — Хоть бы лося встретить, хоть бы медведя».
Ничего. — Даже следов не видать на свежей пороше. Будто зверья и птицы здесь отродясь не водилось.
Место какое-то… страшное.
Снег шел мокрый, где-то к полудню он таял, а с вечера шел снова. Орлик искал траву под снегом, копытил, но как-то лениво, неохотно, он худел на глазах. Люди подкармливали его понемногу чем могли — сахаром, хлебом, остатками крупы.
Седло Серого, перевернув, укрепили крест-накрест на седле Орлика,
Сейчас кругом была тундра, ни деревца. Только чахлые кустики бетулы — карликовой березки — попадались на пути. Да ягода в изобилии — брусника и шикша.
Здесь же на равнине застал их ночлег. Палатку установить было негде — нашли небольшой холм, разбили лагерь на его склоне, вместо стояков для палатки приспособили карабин и ружье, а растяжки укрепили с помощью камней и седел. Кустиков ягод, мха и веточек для костра хватило.
— Завтра будем на месте, — сказал Аникей. — Вон там у сопок, — он показал, — перевалбаза. Там же посадочная площадка геофизиков. Работали в прошлом году, запасная площадка. Иногда к ним летают, когда погода. И если они еще не свернули свою экспедицию…
— Совсем?
— На зиму остается один человек с рацией. Следит за балками и площадкой. Пастухов принимает, когда зимой подкочевывают. Склад с продуктами должен быть…
— Осталось две пачки галет и две банки консервов, — сказал дед.
— А чай?
— Есть…
— На завтрашний день этого хватит… был бы чай, вон сколько ягод!
— Давай, Никей, сейчас пособираем немного, пока снег — не пошел… утром все в снегу будет…
— Правильно мыслишь! Давай котелок! Эх, и поедим завтра!
К Маркову возвращалось нормальное рабочее настроение. «Что мы, как сычи, надулись и молчим всю дорогу? — думал он. — Так ведь и сдвинуться можно. Хватит! Напереживались… Работать надо. Работать! Хуже уже не будет… не должно быть».
— И кустиков нарубим, — сказал он деду, — Заготовим побольше веток на утро, в палатке они за ночь немного подсохнут, а?
— Верно, верно, — встрепенулся Афанасьич.
Они быстро набрали ягод, заготовили топлива, наскоро попили чаю, и Аникей первым полез в палатку. Дед подошел к Орлику и воровато скормил ему три галеты.
Марков не спал, и был он весь там, в Ольховке. Тогда, перед утром прощания, она встала с постели и подошла к окну, раздвинула шторы, чтобы узнать, идет ли дождь. Она так хотела, чтоб шел дождь, чтобы Аникей не уходил в это утро.
Дождя не было. Громадная луна висела в небе, и тяжелые облака плыли мимо нее. Лунный свет залил комнату. Он струился, обтекал тонкую, темную фигурку, застывшую у окна, и Аникей был ослеплен луной, как солнцем.
Она шевельнулась, и длинная тень ее качнулась на стене. Она тихо вернулась в постель, и ему казалось — одежды из лунного сияния колыхались на ней.
— Так хорошо,
Ее длинные черные волосы отливали в лунном свете серебром, они казались белыми, они, как дождь, струились у него между пальцев, и была она такая красивая — красивее дождя.
У него защемило сердце, и он подумал о том, что скоро будет прощаться, что эта ночь кончится, кончится скоро. От ливня лунного света, затопившего комнату, неясная тревога поселилась в его сердце, тревога о том, что ждет его впереди.
— Я зашторю окно, — сказал он.
Они не спали, и утро не наступало долго.
Она зашептала что-то, и он уловил мелодию. Потом откинулась на подушку, засмеялась, запела чуть громче, и он угадал чукотские слова.
— Что это? — спросил он.
— Ты же просил… помнишь? Песня девушки с Голубых Озер.
— Но ты говорила «нельзя»… только на праздниках…
— Сейчас можно…
— О чем она?
— Девушка поет о юноше, — она засмеялась, — о красивом юноше, который из-за далеких гор однажды пришел к Голубым Озерам… Из чужой страны… и остался тут навсегда. И никак не может вернуться домой… так сильно полюбил он девушку, которая ради него не может покинуть Голубые Озера…
— И все? — спросил он.
— Нет… она поет дальше о том, что такая участь ждет и других юношей, если им выпадет счастье увидеть Голубые Озера и девушек, что родились тут. Все.
— Ух ты! — засмеялся он. — Самонадеянная девушка.
— Не знаю, — улыбнулась она. — Так в песне поется, А песни зря не бывают…
Она прижала его голову к своей груди, и он услышал, как бьется ее сердце.
Сейчас Аникей лежит в палатке, ее вход застегнут на все пуговицы, он не видит ночи, но знает, что на небе ни единой звездочки, тяжелые облака легли на вершины гор, и ему хочется курить.
— А мы вас давно заметили, — встретил Аникея парень в летной форме. — Откуда, думаем, идут такие Дон Кихот и Санчо Панса?
— Что-нибудь для нашего Россинанта найдется? Из деликатесов…
— А как же? Вон столовка, спросите Андрея, это наш повар. Сами-то как?
— Да не мешало б…
— Тогда поспешите, пока горячее. Мы недавно пообедали.
Столовая оказалась маленьким балком с двумя комнатами. Одна — кухня, вторая — зал на два раскладных дачных столика для восьми персон, с такими же раскладными стульчиками. Вот и все.
Афанасьич проник на кухню.
Повар Андрей вылил ему в ведро остатки борща, навалил туда же каши, сухарей, выдал две буханки хлеба.
— Надо будет добавки — приходи. А вода вот — в бачке, — сказал повар и протянул гостям две тарелки. Одна с котлетами, вторая с макаронами. И чайник с какао. — Заправляйтесь!
Перевалбаза Южная Озвереевка была пуста, в балках расположилась летная группа, обслуживающая геофизиков. Приходили сообщения, что пастухи скоро подойдут, но совхозный радист, обычно живший здесь, все еще на центральной усадьбе, а это значит, не ранее забоя оленей начнется здесь веселая жизнь.