Совершенно секретное дело о ките (Повести и рассказы)
Шрифт:
Он не чувствовал холодной воды, все его мысли были там, на берегу.
— Хорошо, Орлик! Хорошо! Не бойся!
Течение было сильным, но конь с ним справлялся, клубки разматывались. Еще немного… совсем немного.
— Есть! Есть! — заорал Аникей.
Конь почувствовал под ногами дно, течение ослабло, и Орлик быстро стал выходить на берег.
Аникей соскочил, бросил сумку, прижался щекой к морде коня.
— Молодец, Орлик! Молодчага!
Конь стоял, опустив голову, с него стекала вода, он подрагивал.
Аникей придавил камнями два тонких линя, а толстый
Афанасьич защелкнул карабин на тросе, столкнул лодку в воду, и Аникей быстро начал выбирать носовой линь.
Течение тащило лодку вниз, трос образовал угол, но Аникей быстро перебирал веревку, а карабин скользил хорошо. «Трос надо натянуть повыше, провисает», — думал Аникей. И вот лодка царапнула гальку. Аникей подбежал, подтащил ее повыше на берег и стал разгружать. Разгрузив полностью, вытащил на берег, отцепив карабин. Нашел рюкзак с продуктами, достал сахар, захватил в каждую руку по полной горсти и понес Орлику.
— Ешь, Орлик! Ешь!
С сахаром конь управился быстро, и Аникей пошел разжигать костер. Когда занялся большой огонь, он подумал, что надо бы сообщить деду, чтобы перевязал трос повыше, но кричать было бесполезно.
Тогда он вырвал из полевой книжки лист, написал записку, срезал карабин с веревки и примотал записку к карабину бинтом, спустился к воде и скрестил руки над головой: «Внимание!».
Дед внимательно следил. Аникей нашел гальку поувесистей, швырнул, но камень, немного не долетев, упал в воду. Тогда Аникей чуть отступил назад, разогнался и высоко послал карабин. Карабин упал на берегу. Дед подобрал его, торопливо разбинтовал, прочитал записку.
Аникей видел, как Афанасьич полез на дерево, чтобы перевязать трос двумя метрами выше, как он просил. Когда дед спустился, он со своей стороны полез на дерево, поднял трос на два метра и, как можно сильнее натянув его, завязал, несколько раз обмотав ствол тополя.
Дед уже сидел на Сером в ожидании команды. Мысленно он прощался с жизнью.
— Пошел! — скомандовал Марков.
Афанасьич пристегнул веревку от пояса к тросу, карабин держал надежно, веревка не тянула — был еще припуск. Он хлестнул Серого, натянул поводья, крикнул на коня и снова хлестнул. Серый видел, что Орлик уже на том берегу, он видел, как тот плыл, и понял, что от него ждут того же, и это не страшило. Он спокойно, лучше, чем на тренировке, вошел в воду и поплыл. Аникей тянул веревку, которой была обвязана грудь деда, сбрасывая метр за метром.
Лошадь сносило, трос сильно натянулся, но карабин крепко держал седока, да и Аникей потихоньку их подтягивал.
Серый высоко держал голову, как и Орлик, но с течением справлялся труднее. На середине реки он выбился из сил, вдруг развернулся спиной к течению, волна ударила его и понесла вниз, трос сорвал Афанасьича с лошади, и тот ухнул в реку.
— А-а-а!
Что было сил Аникей тащил старика, не чувствуя, как веревка впивается ему в руки. Несколько
Когда он оглянулся, дед уже лежал на мелководье.
Аникей подбежал, отцепил карабин, взвалил на себя старика и вытащил на берег.
Афанасьич был жив. Он стоял на коленях; и его рвало. Аникей вытащил нож и разрезал веревку. Он тяжело дышал и только сейчас почувствовал, как болят ладони. Кожа с них была сорвана полосами.
— Наглотался, сердешный… Ты уж прости меня, Афанасьич! Прости!
Дед мотал головой, стонал, его выворачивало. И вдруг он затих, отполз в сторону, лег на землю.
— Живой, дед, живой, — шептал Аникей.
— А? — поднял голову старик.
— Живой! — заорал ему в ухо Аникей.
Он помог старику подняться, довел его до костра, усадил. Потом подбросил в огонь дров.
— Сушись, отогревайся. Я пойду Серого искать, может, он где-нибудь ниже по течению выплыл.
Аникей надел на Орлика седло, затянул подпруги, вставил ногу в стремя, тяжело взобрался на коня.
— Но-о, Орлик! Пошли!
…Вернулся Марков под вечер. Дед уже очухался, переоделся. Палатка была поставлена, ужин готов.
Аникей подъехал к самому костру. Сидел на Орлике, не слезая. Афанасьич вопросительно смотрел на него.
Аникей молчал. Потом выдавил:
— Нет нигде… Ни живого, ни мертвого… Может, прибит где-то под корягой… Может, унесло… не знаю… вот…
Он слез с коня, сел поближе к огню.
— Мокрый я весь. Дай чаю… Совсем мы обезлошадили.
— Что делать-то?
Глава девятая
Утром вышли рано и, шли весь день, не разговаривая. Не о чем было разговоры вести — каждый со своими мыслями. Единственное, что еще согревало Аникея в пути — воспоминания об Ольховке, о Меланье. Таким далеким сейчас все это казалось, что впору сомневаться — а было ли вообще?
В одном он был уверен — назло обстоятельствам, что сопровождают его в пути, он скоро обязательно увидит Меланью. И чем быстрее и дальше уходил он от нее сейчас, тем скорее приближалась их встреча. Неосознанно он понял это еще тогда, при прощании, когда Меланья вернулась. И первый его шаг от нее был шагом к ней. Он не знал, как это произойдет, но верил в это, не сомневался в этом, ощущал это, как сейчас ощущает ночь, лежа в сыром спальном мешке, как ощущает холод и шелест снега, засыпающего палатку.
«Надо торопиться, — подгонял он себя, — надо торопиться».
Он боялся, что после случая в реке Афанасьич может заболеть, простудиться, например, или, что еще хуже, слегка «тронуться». Но, как всегда в поле, необъяснимо сработали все защитные силы организма — дед даже не кашлял и вел себя, как обычно, вот только больше, чем обычно, оба молчали.
Афанасьич не расставался с ружьем, но с самой Ольховки им ни разу не встретилась дичь. И сейчас все вокруг будто вымерло: ни зайцев, ни куропаток, ни запоздавших с отлетом утиных стай.