Совершенно секретное дело о ките
Шрифт:
— Идем.
— Да, — сказал начальник, посасывая конфетку, — проверь колокольчики…
— А мы их все поле с лошадей не снимали.
— Вот именно. Потому и проверь. Не перетерлись ли ремешки? Теперь это твое хозяйство.
Провожать к реке вышла вся партия. Тяжело навьюченный караван медленно по мелководью перешел на другой берег — Богатырь, Тайга, Матрос, Орлик, Серый и Чайка. Аникей остановился, оглянулся: вслед им махали. Он снял карабин и выстрелил. С базы вверх взлетела ракета и погасла в ясном солнечном небе.
— Ну,
Мерно зазвенели колокольчики. Лошади не спеша тронулись в путь.
Аникей Марков знал, что ребята будут стоять на том берегу до тех пор, пока последняя в связке лошадь не скроется в зарослях. Потом начальник партии уйдет в палатку, запишет в журнале число и время выхода каравана и на очередном сеансе радиосвязи передаст о выходе группы. Больше о караване партия знать ничего не будет до самого возвращения в город.
«Начальнику тоже трудно — остающимся даже труднее», — подумал Аникей.
Колокольчики звенели.
Решено было идти до самого вечера, без чаевок, тем более что половина дня была потеряна на базе.
Впереди шел Аникей, вел на длинном поводу Богатыря, колонну замыкала Чайка, а следом за ней плелся Афанасьич: в его задачу входило следить за всеми лошадьми, Аникей же должен выбирать маршрут.
Пока в лес не углублялись, шли по плесам, по воде — река тут мелкая. Затем свернули в распадок, пошли вверх по ручью. Места, по которым двигался караван и где вообще работала партия, были самыми райскими на Чукотке. Здесь, в Приполярье, росла красная смородина, жимолость, княженика, голубика, брусника, шикша. Здесь встречались почти все материковские деревья и почти все кустарники, а цветы и травы были столь разнообразны, что геологи жалели об отсутствии в партии ботанического определителя.
«Курорт бы тут устроить, — думал Аникей. — А еще лучше заповедник».
Он горько усмехнулся: какой уж заповедник, если завтра грянет такой взрыв — от сопки на ручье Урочном ничего не останется. Весь запас взрывчатки отвезли к сопке.
Сколько ни работал в тайге и тундре Аникей Марков, он не переставал удивляться красоте этой земли во все переменчивые времена года.
У чукотских цветов он не замечал длительной порог осеннего увядания. Они гибли как-то сразу, вдруг. Только листья на деревьях и кустарниках долго желтели или превращались в оранжево-красные.
«Через несколько дней этой красоты не будет, — думал он. — Вот если б сохранить букет поздних цветов… то-то удивились бы в городе… ерунда какая-то лезет в голову от одиночества… гм… а почему ерунда?»
Он думал о том, что тюльпаны и астры любят сахар, а хризантемы и розы обожают аспирин. Впрочем, если хризантеме дать в воду много сахару, она тоже выдержит две недели. А камелии — той соль подавай. Гвоздика холодной воды не любит. Она любит тепловатую воду с небольшой добавкой борной кислоты. А орхидеи? Эти на ночь надо целиком в холодную воду. Нежные, а холода не боятся. Почему же ничего человек не придумал для тундровых и таежных цветов? Наверное, потому, что не было у него необходимости их сохранять, никогда
Аникей вспомнил, как совершенно случайно сделал небольшое открытие, связанное с цветами. Он был тогда в Хабаровске. По сравнению с Чукоткой, где Аникей всегда жил, дальневосточный Хабаровск был глубоким югом. Как истинный северянин он пошел на базар и накупил редиски, огурцов, черемши. Все это забил в ящик и отправил жене на Чукотку. Тогда у него еще была жена…
Прошло время, и он получил письмо. «Дорогой Ник, спасибо за ландыши. Вот уже третий день совсем свежие они стоят у меня в стакане с водой. На улице снег, и никто не верит, что цветы пришли в посылке…»
«Какие ландыши?» — оторопел Аникей. Посылку он отправил давно, письмо шло долго, и он не помнил ни о каких цветах.
Тогда он начал последовательно восстанавливать в памяти, как собирал посылку. И тут его осенило. Ящик он упаковывал в номере. Аккуратно завернул все овощи в газету. Затем сверху положил много черемши. И только приготовился забивать крышку, как взгляд его остановили ландыши на журнальном столике. Он вытащил букет, стряхнул воду и бросил цветы в ящик просто так, как привет. И забил крышку.
«Все дело в черемше, — решил Аникей. — Это же дикий чеснок. Фитонциды. Фитонциды черемши законсервировали ландыши. Не дали им погибнуть. И те воспрянули снова в воде, но уже на Чукотке. Надо бы рассказать ботаникам. Это же открытие, хоть и случайное… Впрочем, мое ли? Жена тоже причастна к авторству. Если б не она, вряд ли я послал бы ящик на Чукотку. Вот он, его величество случай».
Здесь, на Чукотке, по берегам рек рос дикий лук. Начальник партии старался, чтобы его ели много. «Нажимай на витамины», — говаривал он. И ребята нажимали. Сейчас осень, и время лука прошло. Остались только листья, красной смородины, которыми хорошо заправлять чай…
Тихо звенели колокольчики. Лошади тяжело шли вверх, по ручью. Подошел Афанасьич.
— Где чаюем? — спросил он.
— Нигде, — засмеялся Аникей.
— Чего так?
— Будем идти до заката. Не бойся, это скоро. Вот поднимемся наверх, видишь, перевал. Затем спустимся — тут смотри в оба, это потрудней…
— Знамо дело…
— Там хорошая долинка, судя по карте. Песчаный остров на реке, а справа — терраса.
— На острове зайчишки, — сказал Афанасьич.
— Правильно, — засмеялся Аникей. Он знал страсть каюра. — Но я о том, что на террасе хорошо пасти коней. Вот там лошадушки ночь и попасутся.
— И то… — согласился Афанасьич.
Караван поднимался вверх, к перевалу.
К концу третьего дня пути они выбрали хорошее место для стоянки быстро развьючили лошадей. Афанасьич их стреножил и отправил пастись. Они были невдалеке, на низеньком берегу, поросшем густой травой. Мерно позвякивали колокольчики, изредка раздавался всхрап — лошади вздыхали как люди.
— Устают кони, — сказал Афанасьич. Он жалел лошадей.
— Еще бы, столько груза…