Совершенно секретное дело о ките
Шрифт:
— Это на орловского рысака можно взвалить сколь хошь, а наши-то — скелеты.
— Овес пока будем беречь, — сказал Аникей.
— Я не про то… жалко животину… все поле упиралась.
— В поле было легче…
— Конечно, легче, я и говорю, что легче.
— Давай палатку ставить, пока светло.
Место для палатки они выбрали у самой воды, на сухом галечнике.
— Я зайчишек попромышляю? — спросил Афанасьич.
— Давай! Ужин я сварганю, — согласился Аникей.
Каюр взял ружье и ушел вниз по реке на косу.
Вернулся Афанасьич примерно через час. Выстрелов Аникей не слышал, а потому даже и не смотрел в его сторону. Старик присел у костра, вздохнул и сплюнул. Третий день он приходил ни с чем.
— …Афанасьич выбегает, прямо в зайчика стреляет, — заводил его Аникей. — Ну, где рагу? Где твой заяц?
— А, — махнул рукой дед, — все равно он рыбой пахнет!
— Ну? — расхохотался Аникей.
— Завтра поутру они у меня попляшут! Вона сколь следов!
— А рыба? Рыба где? — не унимался Аникей, — Она небось зайчатиной пахнет?
— Куропачей надо посмотреть… — вяло обронил каюр.
— Ладно уж, давай ешь суп. — Аникей протянул ему чистую миску и ложку. И стал нарезать хлеб.
— Эх-ха-ха! Суп кандей для нас… людей, рыбья чешуя и боле ни… ничего…
— Не ругайся у костра, Афанасьич.
— Да где ж еще и поругаться? На людях нельзя, в маршруте задыхаешься.
— Не плюй в костер, не ругайся у костра, не мочись в реку… Все это дурные приметы…
— С такой дорогой все приметы плохие.
— Не гневи судьбу, Афанасьич. Хорошая дорога, хорошая. Дальше хуже будет.
— Кони устают.
— Знаю… завтра дашь овса.
Ночь была холодная и тихая. Ни ветерка. Только блики костра на белой палатке, шум реки и позвякивание колокольчиков.
Где-то ухнула ночная птица.
— Смотри-ка, — встрепенулся Афанасьич, — не все еще улетели, Знать, быть еще теплу, птицу не обманешь.
— Как сказать, — вздохнул Аникей. — Совсем птиц не видно. Даже куропатки где-то затаились. Вот там они, наверно, на склоне тех сопок, — и он показал в темноту.
Яркие звезды висели низко.
— Быть погоде, — сказал дед.
— Выйдем попозже, пусть лошади отдохнут. Да и ты поохотишься, — предложил Аникей. — Давай спать.
Он первым залез в палатку. Сапоги и портянки сушились у костра. Завтра выходить поздно, можно их не вносить в палатку. Утренняя роса с обуви и портянок у костра сойдет быстро. Он разделся, нырнул в спальный мешок, одежду свернул и вместе с пистолетом положил под голову. Пистолет напомнил ему смешной случай.
— Слышь, Афанасьич? Раньше за патроны к пистолету надо было в конце поля нашему начальству отчеты писать — куда и зачем израсходованы.
— А че, так не ясно?
— Ну, так было. И вот Алексеич…
— Наш, что ли?!
— Ну да, лауреат, а тогда он еще простым геологом
— Опять ты с зайцем?!
— Нет, ей-богу! Вызвали его, сказали, что положено. Но больше никто уже за патроны не отчитывался… Давай укладывайся, чего куришь? Разлегся на вьюках… Завтра до солнца встанем…
Афанасьич, кряхтя, влез в палатку. Долго устраивался поудобней.
От усталости не спалось.
Тихо шелестела река. Где-то высоко-высоко пролетел самолет.
— И чего летают? — вздохнул дед.
— Не ворчи, спокойной ночи.
Не спалось Аникею. Дед тихо посапывал, а Марков думал о том, что хорошо бы не забыть и по возвращении написать, чтоб деду премию дали, старается он. Да и продукты, какие спишут, ему отнести. Один он, без старухи. Рыбы небось ребята на базе наловят, надо, чтоб деда не забыли. Нам нынче не до рыбалки.
В небе опять прогудел самолет.
Марков засыпал. И не загадывал сна. «Ни к чему, — думал он. — После такого маршрута все равно ничего не приснится. Вот дойду — и поеду на материк. А потом снова сюда вернусь. Быть бы здоровым. И жить в маленьком домике в тайге у реки. И чтобы ночью во всей тайге светились только окна твоей избушки. А сверху бы пролетал самолет…»
Утром Афанасьич встал чуть свет, разжег костер, поставил чай. Пересчитал лошадей — их колокольчики были слышны, за ночь они лишь слегка разбрелись, но все были видны в редколесье.
— Никей! Подъем! Чай хлебать!
— Не кричи, зайцев спугнешь, — вылез из палатки Аникей и побежал к реке умываться.
Афанасьич выпил последнюю кружку и стал собираться на охоту.
— Да не торопись ты, — увещевал его Аникей. — Пей еще. Смотри, благодать-то какая. Только у костра и сидеть с чайком-дымком: ни комара, ни гнуса. Вспомни-ка лето…
— Как забыть… помню, — проворчал дед.
Летом мошка так донимала людей и животных, что в партии погибли щенок и жеребенок. У лошадей наиболее открытые, уязвимые места мазали дегтем, а за жеребенком не присмотрели. Щенок — тот погиб сразу, на третий день, сначала даже не поняли отчего. Наверное, для молодых животных гнус губителен.
— Ну ладно, ни пуха ни пера, — попрощался Афанасьич.
Аникей попил чаю, и принялся готовить кашу. В мыслях он был там, в партии, с ребятами. «Обрабатывают сейчас самый дальний угол планшета, — думал он. — Закрывают четвертушку».
Позванивали колокольчики.
— Эх вы… — бормотал он вслух, — скакуны лихие, кони-звери, рысаки-задохлики…
Больше всего опасался Аникей за Богатыря. Он шел медленно, отставал, плохо ел, спотыкался на ровном месте. Совсем не оправдывал свою кличку. Наверное, он и в партии еще был болен. С чего тогда так разнесло его живот?