Совершенство техники

Юнгер Фридрих Георг

«Манифест», правда, уже отмечает, что машинный капиталист «занимает в производстве не личностную, а общественную позицию», что капитал является «общественным продуктом», что он представляет собой не персональную, а общественную силу. Точнее говоря, машинный капитализм уже вошел в сферу технического коллектива. Исторически он представляет собой его начальный этап. Машинный капитализм развивается под знаком нового понимания энергии. Его собственность — это мнимая собственность. В «Манифесте» уже исчезло понятие о тех законах, которые присущи строю, основанному на собственности. В «Манифесте» отсутствует представление о том, что требование отмены частной собственности не тождественно появлению «общественной» собственности. «Манифесту» не ведомо, что отмена частной собственности означает также отмену общественной, национальной, государственной собственности. Характерная особенность бывшей тогда исторической ситуации заключается как раз в отсутствии легитимной власти, способной создать новую, общественную собственность. На самом деле все, что может сделать, чему может способствовать «Манифест», это передача частной и общественной собственности в руки нацеленной на потребительство организации технического коллектива. Государственную собственность не может создать ни машинный капитализм, ни машинный марксизм. Чем больше продвигается в своем развитии технический коллектив, тем сильнее извращаются понятия собственности, производства, экономики. Марксизму XIX века существующее положение представляется как общественный строй, основанный на производстве и обмене произведенных товаров. Однако производство и обмен произведенных товаров видится ему в свете экономических понятий. Экономика рассматривается как фундамент, и ситуация в основе своей рисуется как экономическая. Экономика — это первопричина. Правда, понятие первопричины вообще бессмысленно как contradictio in adjecto, но этим понятием прилежно продолжают оперировать как суррогатом Бога-творца. Однако в ходе дальнейшего развития технического коллектива обнаруживается нечто совершенно иное. Машинный капитализм изнутри

разъедает порядок, основанный на собственности, противопоставляя новое, динамическое понятие энергии замкнутой в себе, пребывающей в состоянии покоя собственности. Сначала собственность превращается в мнимую собственность, затем она подвергается коллективизации. В ходе этого процесса абсолютно неизбежно исчезает также истинная экономическая ситуация, существовавшая в условиях строя, основанного на собственности. Вместо нее появляется мнимая экономика, а там, где и она исчезает, обнаруживается, что никакой экономической ситуации вообще нет. Ведь говорить об экономике там, где сплошь действуют хищнические методы технического коллектива, просто не имеет смысла.

Экономика может сочетаться со строем, основанным на собственности, с техническим же коллективом она несочетаема. Однажды поняв это, я уже не впаду в те ошибки, которые возникают в некоторых головах и затем механически перенимаются остальными. Например, я не стану отождествлять производство и экономику, поскольку технический метод производства уже не относится к экономике. Изменения технических методов производства я не стану связывать с развитием экономической мысли и расчетами, так как сколько ни изучай экономику, она не поможет узнать, почему растет автоматизм. Но тогда я буду знать и то, что диалектический метод, метод Гегеля, переработанный марксизмом в интересах своего учения, основанного на раздутом изображении роли мнимой собственности машинного капитализма, не способен решить вопрос собственности. Диалектический метод в том виде, в каком он предстает у Маркса, — это метод технического коллектива, и он тем пышнее разрастается, чем сильнее все погружается в механические отношения, подчиняясь их диктату. Сам этот метод превращается в механическую модель, которая подчиняется цепочке механических детерминаций. Рассматривая собственность, я прихожу к пониманию того, что строй, основанный на собственности, не может ставиться в зависимость от экономического метода, так как экономический метод, подобно всей системе складывающихся в этих условиях правовых понятий, вытекает из собственности. Тогда я вижу, что собственность это не метод производства и что она не тождественна хозяйственной деятельности.

Какая же в этом просматривается цель? Читая такие работы, как, например, работа Фридриха Энгельса о Фейербахе, которую можно было бы назвать «От Гегеля к Геккелю», видишь, что она целиком опирается на веру в экономический прогресс. Последний же в свою очередь опирается на достижения естественных наук: на исследования клетки, превращение энергии и дарвинизм, то есть на то, что мы сегодня называем теорией отбора. Что именно связывает друг с другом экономический прогресс и открытия естественных наук, вероятно, не всякому будет понятно с первого взгляда. В них получает подкрепление надежда на усиление эксплуатации природы, которая обычно появляется под впечатлением от новых успехов в познании природных механизмов.

Напомним же себе еще раз, что здесь все рассматривается с экономической точки зрения, хотя уже надвигается эпоха технического коллектива. Внимание Энгельса устремлено на громадное увеличение производительных сил, но он не замечает потребляющую энергию машинной техники. Здесь принимаются во внимание только производительные силы. А что несет с собой это движение, с чем оно коррелирует, это не удостаивается серьезных размышлений. Понятию средств производства в том виде, в каком оно употребляется Марксом и Энгельсом, свойственна какая-то неясность и текучесть, поскольку оно взято целиком в экономическом аспекте. Средства производства представляются Марксу и Энгельсу дойными коровами, которых предстоит вывести из капиталистического хлева и выпустить на пажити коммунизма, где они станут еще тучнее и дадут еще больше прибыли. Условия капиталистического хозяйства того времени, когда в нем при всех выгодах колониализма энергично развивалась механика, позволяли питать такие надежды. К этим надеждам присоединяется еще и вера в то, что средства производства можно беспредельно развивать, что эксплуатации не предвидится конца и что в конце концов она приведет к чудесному плановому хозяйству, от которого легко и играючи можно получить все, что нужно для беспечальной жизни. Однако средства производства — это машины, а машины не имеют отношения к экономической теории, их место в машинном коллективе. А машинный коллектив работает убыточно, причем убытки непрерывно растут.

Попытка уложить технический коллектив в систему экономических понятий, заведомо толкуя его в экономическом аспекте, обречена на крушение. Еще отчетливее это противоречие проявилось в работе Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке». В ней тоже все время идет речь о средствах производства и производительных силах без предварительного уточнения этих понятий. Энгельс верит в «практически безграничное увеличение производства», даже не догадываясь о том, что это тождественно безграничной эксплуатации. Он, очевидно, считает, что субстраты эксплуатации, те субстраты, которые предстоит эксплуатировать, совершенно неисчерпаемы. «Акт овладения средствами производства» означает в понимании Энгельса конец экономической анархии. Ему и в голову не приходит мысль, что средства производства — то есть машины — сами могут овладеть человеком. Так почему же Энгельс не задумывается об этом? Потому что он уже забыл, что такое собственность. Энгельс видит перед собой только мнимую собственность машинного капитализма, а там, где ему приходится столкнуться с настоящей собственностью — например, крестьянской, — он отделывается несколькими смущенными словами. Так, в сочинении «Марка» Энгельс только и нашел сказать про свободное крестьянство, что оно все-таки не может выдержать конкуренции с американским массовым производством, которая ему не по плечу. Столь материалистическое мышление в точности соответствует капиталистическому. Такой автор, как Энгельс, который вырос в период манчестерской стадии развития техники и сам работал в Манчестере в качестве корреспондента и члена товарной биржи, представляя там интересы отцовской текстильной фабрики, всегда вызывает доверие, пока ведет полемику против капитализма, потому что тут он знаток. Однако отличие Энгельса от других капиталистов из его окружения несущественно, просто он подошел к техническому коллективу ближе, чем они. Правда, у Энгельса еще нет четких представлений о техническом коллективе, он воспринимает его как экономическую структуру, как общество, как состояние обобществления, как свободное общество, как общественное производство без государственной власти. Но Энгельс ничего не пишет о том, что те же самые силы, которые выросли при машинном капитализме, в условиях технического коллектива придут к неограниченному господству. О машине Энгельс не знает ничего. К совершенствованию машинной техники фабриканта, по его мнению, вынуждает экономическая конкуренция, при которой оно является обязательным условием. Невозможно представить себе более плоского истолкования таких явлений, как изменение понятия энергии, развитие динамики, вызванные им изменения понятий пространства и времени и воздействие этих изменений на человека. Здесь мы встречаем тот же язык экономических понятий, что и в «Манифесте».

Однако нам нет необходимости вести спор с экономическим коммунизмом и подробно вникать во все выработанные им понятия. Сегодня понятия экономического коммунизма чаще всего имеют призрачное существование, а там где эти понятия еще живы, они так изменились, что получили значение, применимое в условиях коллектива. Коллектив же невозможно связать с каким-либо общим экономическим понятием: в нем не действуют экономические законы, и такие понятия, как экономичность, рентабельность, прибыль, не могут оказывать на весь коллектив в целом решающего, то есть формирующего, влияния. Ведь существование и дальнейшее развитие коллектива основывается на убыточной работе, убытки способствуют его успешному развитию. В этом замечании кроется ключ к разгадке того, что ждет нас впереди. Тот, кто согласен любой ценой вести хищническое хозяйство, идет на это главным образом потому, что убытки чем-то маскируются. А маскируются они бурным развитием механики; это отводит глаза от всего остального и занимает мысли, не давая задуматься о том, кому придется расплачиваться за средства, при помощи которых осуществляется это развитие. Человек упорно верит в то, что механика каким-то образом приносит ему пользу, и его веру трудно поколебать. Это позволяет поборникам коллектива проталкивать свои идеи, словно тачку, на которой они везут человечеству счастье, справедливость и мир. Неблагодарный и тяжкий труд: потому что тот, кто везет этот воз, никогда не получит доступа к желанному грузу — груз неизменно маячит впереди, пребывая где-то вдали, в ином временном и пространственном измерении.

9

Прежде чем двинуться дальше, проверим наши положения, сопоставив их с соображениями, которые выдвигают теоретики социализма против машинных капиталистов и их взглядов. Для этой цели можно выбрать любое предприятие из тех, которые отличаются высокой степенью технической анонимности, любой из сложно комбинированных трестов или концернов, занимающихся техническим производством, который в достаточной мере приближается к состоянию технического коллектива, чтобы служить образцом развитого специализированного коллектива. По определенным причинам мы решили взять в качестве объекта рассмотрения предприятие, созданное по личной инициативе машинного капиталиста и быстро развившееся благодаря его практическому уму, поэтому выбрали предприятие Генри Форда. Преимущество этого выбора заключается в том, что Форд обнародовал принципы руководства и организации своего предприятия. Он занимается производством автомобилей, его предприятие выпускает транспортные автоматы, вследствие чего производственный механизм потребовал особого рода автоматизацию. Итак, рассмотрим это предприятие в том виде, какой оно имело в 20-е годы XX века, опираясь на книгу Генри Форда «Сегодня

и завтра». Чем же отличается это предприятие от всех других предприятий по изготовлению транспортных автоматов образца приблизительно 1900 года? Прежде всего очевидным высоким уровнем развития автоматизма. Фабрика реконструируется, все более приближаясь к конвейерному способу производства; с внедрением движущихся ленточных конвейеров она все больше превращается в один сплошной конвейер. Этот процесс особенно показателен там, где не только продукт производства, но и машинное оборудование превращается в автоматы. Для того чтобы выстроить законченную и целиком управляемую производственную линию, при таком методе работы требуется постепенно подключить, приспособив к работе основного предприятия, также и другие производственные процессы, на которых базируется производство: в данном случае это производство стекла, льна, изготовление шерстяных тканей, искусственной кожи, резины, добыча древесины и угля, транспорт, упаковочные цеха и т. д. и т. д. Эти вспомогательные и подчиненные предприятия по возможности тоже переводятся на конвейерный режим. Так возникает вертикальный трест, в рамках которого объединяются в комбинат и подчиняются единой производственной норме предприятия различного профиля. Форд размышляет о пользе и о границах единой нормы, однако его размышления, как и размышления всех остальных, сводятся к тому, что отдельные детали машин и соответствующие инструменты подлежат замене и потому должны изготавливаться с высочайшей точностью, доходящей в некоторых случаях до десятитысячных долей дюйма. Мы упоминаем об этом, потому что автоматизация и нормирование тесно связаны друг с другом и потому что нормирование составляет предпосылку эффективной автоматизации, а автоматизм, в свою очередь, требует упрощенного нормирования. Само собой разумеется, что в работе такого предприятия, возглавляемого машинным капиталистом-собственником, еще необходимо соблюдать определенные экономические принципы, а именно такие, которые обеспечивают прибыльность предприятия и несоблюдение которых приводит к отсутствию прибыли. Мы называем эти принципы экономическими, поскольку здесь предприниматель старается работать так, чтобы избежать убытков. Факт, что получение прибыли и экономические установки не тождественны друг другу и, более того, никак между собой не связаны, здесь не рассматривается, так как он относится к другой области. В данном случае предприятие получает значительную прибыль, и это еще отражается на оплате труда: рабочие получают хорошую заработную плату. Форд задумывался и над моральной стороной прибыли и свое главное оправдание видел в том, что основную часть поступающих доходов снова вкладывал в производство, в его развитие. Однако эти инвестиции допускают и совершенно иную интерпретацию. Возвращение прибыли на производство не только укрепляет независимость предприятия, служа, как считал Форд, защитой от постороннего вмешательства со стороны государства или финансового капитала; эти инвестиции являются также показателем присущего трестам стремления к беспредельному расширению механической сферы. По мере развития механики возрастает обратный приток капитала в промышленность в виде инвестиций, то есть иными словами, механика поглощает полученную с ее помощью прибыль. Этот все возрастающий отток капиталов на промышленные предприятия есть не что иное, как закон автоматической циркуляции, запущенный Техником. Благодаря его действию аппаратура обслуживает и питает себя за счет человека, а организация труда поддерживает этот процесс. В том, что предприятие вроде фордовского дает доход, нет ничего удивительного; однако было бы ошибочно делать отсюда вывод о том, что оно основывается на экономических принципах. Дело совсем не в этом. Техника в целом не подчиняется экономическим законам. Если же такое предприятие само по себе работает без убытков, это объясняется тем, что убытки переносятся в другую сферу и убыточность проявляется там, где ее не замечают. Форд задает вопрос: «Если двадцать восемь тысяч долларов (первоначально вложенный капитал) можно употребить так, чтобы они обеспечили возможность выплачивать миллиард долларов в год в виде заработной платы, то разве можно в таком случае говорить о несправедливо полученной прибыли?» Он не хочет, чтобы его считали частным капиталистом и получателем дохода, а претендует на то, чтобы его рассматривали как управляющего общественной собственностью. «Общество, а не собственник получает выгоду, и нашей наградой на самом деле является не денежная прибыль, а сознание того, что мы сумели что-то сделать», — замечает Форд.

Однако такого рода моральные соображения еще не решают дела. Из них следует только то, что Форд руководствовался желанием поработать на благо коллектива. Но он не задается вопросом о том, что представляет собой и что делает этот коллектив. Заслуги Форда неоспоримы; чего стоит хотя бы его способность оценить ситуацию и понять конъюнктуру в области автомобильной промышленности, не говоря уже о том, сколько ума вложено в усовершенствования, которые требовались для того, чтобы поставить производство автомобилей на поток. Не приходится сомневаться, что эти усовершенствования вызвали восхищение других фабрикантов отрасли и послужили им примером для подражания. Удивительна, однако, та наивность, с которой Форд заявляет о себе как о представителе производительной сферы, то есть ничтоже сумняшеся ставит себе в заслугу приумножение частного и общественного благосостояния и богатства. Как представитель производительного труда он, согласно его же заверениям, делится прибылью с обществом и со своими рабочими. Форд всячески подчеркивает социальные функции работы своего треста. Монополии, в его представлении, занимаются общественно полезной деятельностью. Со всем этим можно согласиться и самого Форда можно считать благожелательным человеком, исполненным добрых намерений. Однако тот факт, что предприниматель получает прибыль и делится ею с другими, еще не свидетельствует о наличии экономической ситуации. Получение прибыли возможно при различных обстоятельствах. Если рассмотреть экономические принципы этого предприятия по производству автомобилей, то окажется, что они носят узкий, ограниченный характер. И то обстоятельство, что производство автомашин в условиях, которые существовали к моменту начала деятельности Форда, представляло собой выгодное дело, еще ни о чем не говорит. Заведомо понятно, что все критерии для оценки работы таких предприятий в данном случае непригодны уже потому, что первоначально вложенный капитал позволил получить прибыль, измеряемую миллиардами. Такие результаты нельзя объяснить действием экономических законов, в основе которых лежит сохранение и приумножение хозяйственной субстанции, они достигаются вследствие конъюнктурных скачков, которые свойственны техническому прогрессу и которыми пользуется предприниматель, сумевший вовремя их уловить. Фундаментом вертикального треста Форда послужила не высокая заработная плата и работа на покупателя, а энергичная эксплуатации сложившейся конъюнктуры. Его прибыль получена благодаря конъюнктуре, а не благодаря социальным или экономическим установкам. Экономических установок здесь нет и в помине. Ускоренное развитие предприятия Форда объясняется вовсе не экономическими причинами, а интенсивным уничтожением субстанции. Производственный механизм предприятия осуществляет уничтожение субстанции с огромным размахом, а производимая им продукция продолжает это уничтожение в еще большем объеме. Форд вовсе не тот производитель, за кого себя выдает, то есть не тот предприниматель, который занят исключительно производительной деятельностью, напротив, в его деятельности одновременно присутствуют производство и потребление, причем несомненно, что объем ресурсов, потребляемых при его производственной деятельности, предполагает гораздо большие объемы потребления, чем объем получаемого за счет этого потребления готового продукта. Форд работает на огромный транспортный коллектив, а это коллектив самого большого дефицита. «Нужно как можно больше выжимать из энергии, из материалов и из времени», — гласит одно из его высказываний. Форд так и поступает, как считает нужным, но делает это не в условиях упорядоченной экономики, основанной на устойчивой собственности и направленной на приумножение и сохранение субстанции, а в условиях стремящейся к совершенству техники. Таким образом, глава его книги, в которой говорится об обязанности ценить время, служит превосходной иллюстрацией того факта, что автоматические методы работы всегда связаны с необходимостью вести точный учет механически определяемого времени, от которого они зависят.

О том, что работа технического предприятия, деятельность технического коллектива опираются на истребление субстанции, Форд задумывается так же мало, как Маркс или Энгельс. Этого вопроса он касается только однажды, когда речь заходит о бесперебойном снабжении сталью; тогда Форд замечает, что с лесопильными материалами дело обстоит все хуже и если их потребление будет оставаться на существующем уровне, то американских лесов хватит самое большее на пятьдесят лет. Форд сам является лесовладельцем и признается, что, по его расчетам, собственного леса ему должно хватить лет на пятнадцать больше этого срока. Однако лесопользование Форда заключается не в грамотном ведении лесного хозяйства, а в хищническом потреблении и уничтожении лесных массивов. Не случайно эти замечания сделаны именно в связи с лесом. В условиях технического коллектива все резче обозначается разница между органическим ростом и механическим развитием, потому что тут быстрые методы технического развития лоб в лоб сталкиваются с более медленными темпами естественного прироста и потому что эти методы истребляют лес, не дожидаясь прироста, так что леса повсеместно оказываются под угрозой уничтожения.

Вертикальный трест Форда представляет собой высокоразвитый производственный комбинат, находящийся на пути к превращению в специализированный коллектив под руководством капиталиста-собственника. Этот руководитель отличается от капиталистов XIX века и позиционирует собой переходный тип между капиталистом-собственником и техническим функционером. Он уже воспринимает свои предприятия как коллективные, как специализированный коллектив, являющийся составной частью более крупного коллектива. Этот капиталист уже понял, что машина не может быть основой создания собственности. Он говорит, что «машина — служанка общества». В другом месте та же мысль звучит у Форда менее эвфемистически, но зато гораздо яснее. Он пишет: «Сегодня мы понимаем, что машина как орудие труда представляет собой метод применения искусственной энергии». «Это не вещь, принадлежащая владельцу фабрики, которую он может использовать для зарабатывания денег». Машина «принадлежит не тому, кто ее купил, и не тому, кто ее обслуживает, а широкой общественности». Это сказано верно и точно, остается лишь заменить неопределенное выражение «широкая общественность» и сказать: она принадлежит техническому коллективу.