Сovert Netherworld. Бесконечность II. Медальон погибшей принцессы
Шрифт:
– А кофе нет!.. – влезла секретарша.
Штайнман развернулся и посмотрел на неё звериным взглядом.
– Найди! – шикнул он на девушку.
Секретарша поджала губы и скрылась за дверью.
Штайнман деловито потер руки.
– Итак, я вас слушаю.
Наташа вытащила из сумки фотографию Татьяны и положила её перед директором.
– Кто это? – спросил Штайнман, хотя по его помрачневшему лицу, он узнал девушку.
Наташа улыбнулась.
– Я веду проверку по делу Татьяны Козловской, – сказала она.
Штайнман пренебрежительно хмыкнул.
– А, студентка эта, да, помню-помню.
– А что за историю мне Татьяна рассказала на допросе про каких-то людей, которые не входили в съемочную группу, а им деньги будто бы выделили? – как бы наивно спросила Наташа.
Штайнман выпустил щеками воздух.
– Да не было никаких людей, там с документами просто путаница вышла, мы еще одного оператора хотели пригласить и деньги на него расписали, а он отказался, ну и мы деньги перевели на другие нужды.
Наташа сделала удивленное лицо.
– А почему же это не было отражено в отчете? – резонно спросила она.
Штайнман фыркнул.
– Потому что наш бухгалтер стащил у нас деньги и его арестовали, – сказал директор, – что же, по-вашему, мне нужно, чтобы она в СИЗО этот отчет делала?!
Наташа коротко улыбнулась.
– А что же вы так нервничаете? – спросила она. – По-моему поводов для паники нет никаких? Скажите, а вы действительно полагаете, что Татьяна украла деньги?
– Полагаю или не полагаю? это не юридические категории. Есть факты, на момент пропажи денег в офисе находились трое: я, Школьников и она. Не мы же у себя украли деньги? Или вы на это намекаете? Наташа приподняла бровь.
– Я ни на что не намекаю, – спокойно сказала она, – я провожу проверку и мне необходима вся картина дела.
Штайнман снова фыркнул.
– Картина дела такова, что наш бухгалтер украл деньги, причем не наши, а государственные и мы компенсировали недостачу, между прочим, из своего кармана.
– Неплохой у вас карман – заметила Наташа – Скажите, а данные оператора у вас остались?
Штайнман покачал головой.
– Естественно, нет, – сказал он. – Мы не храним данные недобросовестных кадров.
– Интересно, – сказала Наташа, – как это у вас быстро, один раз заболел – и уже недобросовестный кадр?
– Представьте себе, и так тоже бывает, – отрезал Штайнман, – если хотите вы можете обратится на студию Петрофильм, они их могут помнить, – у него запикал, какой-то аппарат, встроенный в рабочий стол, – а теперь извините у меня дела и мой вам совет, бросьте это дело ничего хорошего оно не принесет ни вам ни Козловской.
Наташа белозубо улыбнулась.
– Я, пожалуй, так и сделаю, зачем нужны проблемы, когда можно заниматься более приятными вещами, не правда ли? Спасибо, что нашли время со мной встретиться. Мне уже более-менее понятна ситуация, но знаете ли… мать всё-таки. Прошу прощения за беспокойство.
Девушка в изысканных выражениях попрощалась, пожелав всяческих успехов и вышла из
Если бы кто-нибудь сторонний увидел сейчас режиссера Школьникова, он бы сразу понял, что тот явно недоволен жизнью. Для этого было достаточно посмотреть на его кислую мину. Весь разговор Штайнмана с Покровской режиссер наблюдал по специальной внутренней камере, и, надо сказать, особого удовольствия от её визита, он не испытал.
Когда на него впервые вышли с предложением съемок фильма про последнего Царя, он сначала всячески отказывался, но люди, стоящие за проектом, назвали ему такую сумму, что сказать «нет» было просто нелепо. К тому же, и делать ничего было не надо. Просто поездить поснимать в местах, где когда-либо проживала царская фамилия и организовать пиар-кампанию по продвижению фильма на широкий экран. Если бы ему сказали, что на его хвосте повиснет депутатская проверка, то он бы не стал связываться ни за какие деньги. С него хватило и той девицы, которую заказчик послал к ним консультантом по съёмкам. Её ледяное лицо и холодная усмешка до сих пор стояли в глазах. Школьников был трусом и свою трусость считал не пороком, а самым главным своим качеством, позволявшим ему стойко держаться на плаву киноиндустрии и лавировать между различными творческими группировками.
Но трусость – это не значит истерика, в которую ударился его помощник сразу после ухода Покровской.
– Всё пропало! – верещал он, – Она сюда пришла с проверкой, если выяснится, что мы…
– Молчи, дурак! – оборвал его Школьников. – У них нет ни малейшего повода. Думаю, что Покровская действует по собственной инициативе. Я свяжусь с генералом Адашевым. Он подскажет, как нам поступить.
Они оба сгруппировались перед большим экраном. Школьников набрал код на клавиатуре и вошел в специальную программу, которую получил, когда с ним связались заказчики. Он пользовался этим способом связи только в особых случаях, сейчас, как раз был такой. По крайней мере Школьников на это надеялся, иначе…
Настройка, запрос. Ответ получен и был удовлетворён. В начале экран ярко замерцал, а потом сформировался в фигуру человека, сидящего в офисном кресле.
– Я же говорил, что сам с вами буду связываться, – громыхнул голос.
Школьников, откашливаясь, даже не заметил, как у него пересохло в горле. Он хлопнул рукой по руке. Если честно, то он надеялся, что с течением времени научится разговаривать с их нанимателем, но пока надежды на это не было. Кроме того, по мере съемок фильма и приближения срока его выхода, редкие сеансы связи становились всё более выводящими из равновесия. Школьников почувствовал, как язык прилип к гортани. Он даже слова не мог сказать.
Естественно, этой его минутной слабостью воспользовался Штайнман, чтобы устроить истерику.
– Всё пропало! – завопил он – к нам явились с проверкой фильма! Ваши планы пошли прахом, съемки надо сворачивать! Мы не можем идти против власти, если Покровская узнает правду…
Истерика была остановлена одним взглядом их собеседника.
– Значит, вы готовы пойти против меня – холодно сказал голос – я поражен, – он помолчал. – Школьников, я хочу, чтобы этот слизняк больше никогда не попадался мне на глаза.