Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1974-1975)
Шрифт:
— Что тебе ответить, Паша?! Причины бывают всякие. А порт нынче большое военное значение имеет.
— Хм, знаем мы это значение, — ухмыльнулся Кержач. — Морячки там. Или офицерики — отпускники по ранению… Говори прямо: спуталась с кем-то и укатила подальше от глаз матери. Да ну их всех!..
— Зря ты так, Кержач, всех обливаешь, — подал голос Сашок. — Неловко даже слушать тебя, все нехороши!
— А ты заткнись! — накинулся на него Пашка. — Молод еще меня учить.
— Не надо, Паша, — вступился за Сашка Васильич. — Поспорили
— Ага! — окрысился Пашка. — Теперь еще погладь по гриве своего сосунка!
— И поглажу. Ласка, она завсегда человека человеком делает, а злоба — только порождает. Хороший ты разведчик, Пашка, а мужик, однако, никудышний.
— Это почему же?
— А ты подумай, может чо и придумаешь, дурья твоя башка. Бабам нашим там не слаще, чем нам. Они и за себя, и за мужиков своих вкалывают. Да еще и с детишками… Голодно им.
— Брось, Васильич. Старуха твоя тоже, небось, старичка какого помоложе подхватила!
Вокруг засмеялись. Но Васильич и глазом не повел, будто и не в его огород был Пашкин камешек.
— А что, — сказал он, — пусть хоть на старости лет повеселится. Много ли радости от меня видела? То — одна война, разруха, басмачи… Теперь вот опять война, опять неурядицы. Может, и не встретимся больше.
— Ну ты, Васильич, прямо Христос, — не унимался Пашка. — Все прощаешь?
— Не все. Бывает в жизни и такое, что не прощается. Но если женщина ослабла духом или оступилась, я понимаю ее и не судья я ей.
— А я не-е-т! — рванул на себе гимнастерку Кержач. — Ни в жисть ей, стерве рыжей, не прощу! В Красноводск ускакала на вольные хлеба, это надо же!
Крик Пашкиной души находил полный отзвук в душе Амана. Он должен что-то сказать, как-то успокоить Пашку. Он же политрук! Но как это сделать? Не думал, что на фронте придется решать подобные вопросы. А жизнь — вот она, и подкинула штучку! Не пистолет в руку и с криком: "Ура! За мной!" — а верить или не верить женщине, приходится решать! Эх, Пашка! Знал бы ты, дружище, что на моем мелеке[13] выросло и бурьянится там! Может, не так переживал бы.
— Сергеев, — сказал Аширов. — Сыграйте что-нибудь, муторно на душе.
— Кержач, — попросил Сергеев, — передай баян.
— Катись ты!
— Паша, успокойся, — сказал Аллан. — Передай баян. Он же с тобой рядом.
— Ладно уж, бери свою заводилку, Сергеев. Услаждай слух начальства.
— Сыграйте нам что-нибудь такое, Сергеев, чтобы за душу…
— "Землянку"?
— Да, да, — торопливо ответил Аман. — Это именно то, что надо.
Полная грусти мелодия о женщине, сидящей у детской колыбели, забилась о тесные земляные стены. Голос у Сергеева несильный, но задушевный. Аман откинул голову, вслушиваясь в слова песни. Она всегда напоминала ему Сульгун и их сына. Будто о них была написана.
Васильич по-медвежьи мягко пересек землянку, сел рядом с Аманом, шепотом спросил:
— От своих письма получаешь?
— Последнее получил в госпитале, —
— И как?
Не отвечая, Аман расстегнул правый карман гимнастерки, вынул конверт.
— Прочти, отец.
— Зачем?
— Прочти. Тебе можно.
Васильич взял в руки потертый на сгибах листок, подвинулся к коптилке. "Аман!" — прочел он обращение и взглянул на Аширова. Тот сидел, устремив глаза в стену. Что видел он? То ли поле боя, где гибли его товарищи, то ли женщину, которая так холодно обращается к нему: "Аман!"
"Аман, — читал Васильич, — я не буду просить у тебя прощения. И не хочу. Думаю, ты в тайне сам чувствовал, что мы поторопились, приняли просто добрые отношения за нечто большее. Как я ни старалась, мне не удалось тебя полюбить по-настоящему. Короче: недавно я встретила Рахима. Того самого, что любила до встречи с тобой. И, кажется, мое чувство вспыхнуло снова. Ничего не хочу скрывать от тебя. Ты хороший. Найдется женщина, которая полюбит тебя. Жаль только, что отнимаю у тебя сына. Но что поделать. Прощай. Сульгун".
Васильич непроизвольно сжал листок в кулаке, потом поспешно расправил и осторожно положил по тем же потертым сгибам.
13
Штурмовые батальоны армии, преследуя фашистов, захватили плацдарм на северном берегу Крымского полуострова глубиной по фронту свыше пяти километров. Удержание и расширение плацдарма имело исключительное значение для решительного наступления с севера. Но гитлеровцы предпринимали против десанта ожесточенные контратаки, не давая десантникам высадиться в бухте Радости.
На одном из участков, недалеко от холмов, полого спускавшихся к побережью, располагались две линии вражеских укреплений. Огрызались оставленные доты и дзоты, действовавшие согласно полученным ранее приказам. Со стороны моря к ним никак было не подобраться.
Выбить фашистов из их укреплений, ликвидировать огневые точки, мешающие нашему десанту, было поручено разведчикам Мурадова.
В полку разведчиков все еще числили за старшим лейтенантом Мурадовым, хотя самого комвзвода вот уже больше месяца как отправили в медсанбат. Дела у командира были плохи. Подорвавшись на мине при последней ночной вылазке в тыл противника, он лишился ноги, потерял много крови.
В поиск разведчиков водил пока — до назначения нового командира — старшина Аширов, недавно повышенный в звании. Конечно, задание это могло выполнить любое подразделение. Но в оперативном отделе полка при разработке операции учитывали обстановку. Добраться до укреплений врага было не просто, требовался ночной марш-бросок. Кроме того, перед самым укреплением располагались несколько рядов колючих заграждений — спираль Бруно, на проволоку, для организации понавешаны консервные банки, не исключалось и минирование подходов. Требовалось особое чутье, находчивость, смекалка разведчика.