Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1974-1975)

Коллектив авторов

Ночной туман закрыл все мокрой сырой завесой, когда выступили в поход. Разведвзвод усилили группой автоматчиков, ему были даны также два станковых пулемета и несколько противотанковых ружей.

Туман усложнял обстановку. Холмы вырастали перед людьми из сизой дымки вдруг, как сказочные великаны. Звуки были приглушенными, направление их скорее дезориентировало, чем давало правильный ориентир. К тому же пошел дождь. Под ногами зачавкала грязь.

Переход оказался тяжелым. По команде "привал" бойцы повалились на землю, не успев

даже свернуть самокрутку, тут же засыпали. Их расталкивали, они поднимались, осоловело хлопая глазами. Цель была уже где-то недалеко, следовало накормить людей, потому как известно, что там предстоит впереди.

После быстрого завтрака, задымили самокрутки, бойцы стали устраиваться. Васильич успел отрыть себе небольшой окопчик и сидел, привалившись к сухой стенке, посасывая окурок.

— Эй, гостей принимаешь? — послышалось сверху.

— Давай, Пашка, спускайся, устраивайся рядом, — пригласил он.

— А поместимся?

— В окопчике для друга всегда место найдется. Это только могила — на одного.

Пашка, посапывая, примостился.

— Говоришь, могила на одного…

— Ну?

— А сколько их, братских могил, где не счесть наших бойцов! Вместе лежат, как бились, как воевали! А в некоторых — и бабы, и детишки лежат!.. Эх, Васильич, а ты все о человечности толкуешь?

— Паша, да ты погоди! Ты, вроде, как бы не в себе!

— Не в себе, не в себе! Отстань, не хватай меня!

Пашка выскочил из окопчика и чуть не бегом направился в сторону, куда предполагала идти группа.

— Па-ша!

Но Кержач, сорвав с головы пилотку, шел, покачивая головой из стороны в сторону. Васильич недоуменно пожал плечами. То — просился в окоп, то вдруг выскочил невесть с чего. Что с ним приключилось?

Холмистая местность плохо просматривалась, а до цели было еще более километра. Ввязываться в бой с ходу было неразумно и вперед для рекогносцировки была послана группа бойцов. Остальным — отдыхать.

При обходе Аман наткнулся на одинокий окопчик. Васильич сидел, накинув полы шинели на голову.

— Вот льет! — заговорил Аман, снимая с себя плащ-палатку и набрасывая ее на Васильича. — Как бы не помешал нам.

— Еще неизвестно, что помешает. Может, дождь-то был бы нам как раз кстати. Только кончится он скоро.

— Откуда знаешь?

— Небо-то светлое с востока идет. Погонит свет всю эту морось на запад.

— Как мы фашистов?

— Может, и так. Я по-простому говорю.

Аман спрыгнул в окопчик.

— Принимай гостя.

Васильич молча подвинулся.

— Давно хочу тебя спросить, Васильич… Почему ты не в партии?

— Был.

— Что-нибудь серьезное?

— Как сказать. Случилась в моей жизни заковыка одна, политрук. Поведаю как-нибудь на досуге.

— Что ж, послушаю, Васильич. Много мы с тобой километров прошагали, во всяких переделках побывали…

— Да уж!

— И я хочу, чтобы

ты знал: одна рекомендация в партию у тебя есть!

— Спасибо, Аман, спасибо. Лучшей награды ты бы не смог мне придумать. Спасибо. В сердце-то я так и остался коммунистом… М-да, сложная она штука — жизнь! — помолчав, добавил Васильич.

У Амана шевельнулось сыновье чувство к сидевшему рядом немолодому человеку, который сам обрек себя на трудности и лишения — никто не заставлял его, добровольцем пошел на фронт Васильич. Аман положил свою руку на узловатые прокуренные пальцы Васильича, пожал их.

— Нахохлился ты, сидишь, будто старый орел под дождем.

— Может, оно и так, — хмуро проговорил Васильич. — Годы мои какие… А тут еще это, — он показал куда-то за спину.

— Почки беспокоят?

— Они, проклятые. В гражданскую вот тут на Сиваше пришлось несколько суток в воде проторчать.

— Ты и здесь воевал?

— Пришлось.

— Помотало тебя!

— Да уж!

Васильич шевельнулся и сразу же придержал дыхание, пережидая боль. Аман заметил, как изменилось его лицо.

— Не надо было тебе с нами идти, отец. Говорил ведь…

— Ну, тут не тебе решать, — перебил его Васильич. — Посмотри, вон, видишь, трава стеной стоит?

— Что с того?

— Как увижу траву, сразу детство вспоминаю. Выйдем, бывало, с отцом раненько, пока роса с травы не сошла. С росой, говаривали старики, сено духовитей бывает. Выйдем — хорошо!.. Небо — синее, трава — зеленая!.. М-да, как увижу теперь траву, так руки чешутся — охота косу в руки взять и помахать до седьмого поту.

— Еще потрудимся, отец. И косить будем, и пахать. А я уйду из института. Хочу опять в школу, буду ребятишек учить.

— Дай-то бог, вздохнул Васильич. — Ты что пришел, политрук? Надо, что ли, чего?

— Надо. Поговорить.

— Давай. Все одно не сон. Всю спину разламывает.

— Комбат предлагает отправить тебя подлечиться.

Васильич испуганно вскинулся.

— Чего это он удумал? Твоя работа? На смех меня выставить хочешь? Люди жизни свои кладут, а я в санаториях отлеживаться буду? Вот еще не было напасти!..

Васильич долго бы еще ворчал, но тут вспомнил Пашку, его неожиданное бегство из окопчика.

— Слышь, политрук, ты за Кержачем ничего не замечал?

— Что имеешь в виду?

— Смурной он какой-то сегодня. Меня облаял, тот разговор в вагоне припомнил.

— Какой? Разговоров много было.

— Говорил я, что, мол, разбираться надо, где фашист, а где… К человечности, в общем, призывал. Так он мне тут выдал за эту самую "человечность".

— Понимаешь, отец, жена у него погибла.

— У Пашки? Где?! В Красноводске?..

— Да нет. Она, оказывается, матери сказала, что уезжает в Красноводск работать, а сама — на фронт. И вот… Паша мне письмо от матери показал. Та пишет: так, мол, и так, обманула нас всех Аннушка…