Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог. Том 2. Звуковые фильмы (1930-1957)
Шрифт:
Мать явно заговаривалась, путалась в женах. Похоже было, что не Серхен-ага, а скорее она сама из-за своей затяжной болезни слабеет умом. Хурма не сердилась на нее, терпеливо доказывала: «Не нужна я ему, мама, ни старшей, ни младшей женой. Я уезжала мирно, погостить уезжала. Если б нужна была, он за это время приехал бы к нам. Пусть хотя бы письмо написал». Мать твердила свое.
Нелегко доставалось Хурме вынужденное затворничество, постоянные бессмысленные препирательства с матерью. Со щек у нее сбежал румянец, обозначились скулы, глаза стали чуть ли не в пол-лица. Серхен-ага смотрел, вздыхал, почесывал бородку,
Такого отца, как Серхен-ага, поискать было!
Хурма воспрянула духом. Женщины встретили ее доброжелательно, лишних вопросов не задавали, каждая позвала в свою бригаду. Хурма с особой обостренностью почувствовала, насколько она своя здесь и насколько чужая была там, в далеком городе, у которого не нашлось для нее тепла. По старой памяти она пошла работать в колхозный сад — его необозримые плантации требовали рабочих рук.
«Взойдет луна — весь мир увидит ее», — гласит пословица. В данном случае миром можно было пренебречь, важно, что «луну» увидел Аннали, когда она, с лопатой на плече, шла на участок смоковниц. Он смотрел ей вслед, и все внутри у него пело и ликовало.
Кое-как управившись со своими делами в конюшне, он разыскал в саду бригаду, где работала Хурма. Стоя в сторонке, долго любовался уверенными движениями сильных белых рук, которые взлетали над лоснящейся черной землей, словно два крыла, большой и красивой птицы.
— Вернулась, беглянка?
Хурма, окапывающая кольцевой участок вокруг инжира, вздрогнула, обернулась, смахнула тыльной стороной ладони пот со лба. Она действительно была хороша в своей прекрасной рабочей усталости, с крохотными прозрачными капельками на пушке верхней губы.
— Да вот, вернулась…
Она потупилась было, но сразу же вскинула голову, смело принимая встречный взгляд.
— Не убежишь больше?
— Хватит, набегалась.
— Не понравился Ашхабад?
— Почему же… красивый город, приятный для взгляда, только воздух в нем тяжелый. Как будто там постоянно палые листья жгут… Знаешь, я тебя по телевизору видела!
— Когда это?
— С ашхабадского ипподрома скачки транслировали.
Аннали нарочито напустил на себя важный вид, приосанился.
— A-а, это когда нам с Хурмой приз достался?
— Разве?
— А что, неужто не показали? Жалость какая!
Анали был искренне огорчен. Хурма успокоила:
— Показали, не волнуйся. Только зачем ты второе имя лошади велел назвать?
— Она была так записана. Это представитель наш, ишак, без моего ведома исправил: мол, по документам она официально Ласточкой числится.
— Ты мне то же говорил.
Аннали отвел глаза.
— Так было. А потом — ты уехала. Что мне осталось, кроме твоего имени?
Они помолчали.
Собравшись с духом, чтобы сразу поставить все точки над «и», Хурма сказала:
— Аннали, вот ты стоишь, разговариваешь со мной, как прежде. Тебе не противно
Аннали трудно сглотнул. Желваки его набухли. И опали. Голос был тих.
— Нет, ты не обманула, ты меня заживо сожгла.
— Вот видишь!
— Погоди. Сожгла… Но кто из нас не ошибается? Если за каждую ошибку мы станем казнить друг друга, мир обезлюдеет. Утром ты шла с лопатой на плече. Я посмотрел на тебя и понял, что ты осталась для меня той же, прежней Хурмой, и никакого зла у меня нет, и прощать мне тебя не за что. Это я прежде думал, что трудно будет простить, когда ты вернешься. Оказалось, совсем просто, надо только посмотреть на тебя. Придешь сегодня вечером к ореховому дереву?
— Глупый… — сказала Хурма и отвернулась, чтобы скрыть вдруг брызнувшие слезы.
— Ты что? — забеспокоился Аннали. — Я что-нибудь не так сказал?
— Глупый… — повторила она и засмеялась сквозь слезы.
Им было по пути, но в селе не принято, чтобы парень провожал девушку, и потому они пошли в разные стороны. Через несколько шагов Аннали обернулся и увидел, что Хурма тоже оглянулась. Сумерки уже густели, но он видел каждую черточку ее бесконечно дорогого лица. Она тоже видела каждую черточку его лица. И улыбку увидела, когда они разом, словно сговорившись, улыбнулись друг другу.
X. ЖЕЛАННАЯ
То, что поездка Хурмы была не просто желанием повидаться с родителями, вскоре стало ясно Эмину-ага. Сперва он только покряхтывал да вздыхал, искоса бросая на сына вопрошающие взгляды. Ничего не говорила Аннагуль-эдже. Карагыз стала засиживаться допоздна у подруг. Возвращаясь, бочком проскальзывала в свою комнату. Что до Нурмурада, то он испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, поступок Хурмы, в истинном характере которого он не сомневался ни минуты, вроде бы развязывал ему руки, избавлял от необходимости делать первым шаг к разрыву. В то же время не проходило чувство вины по отношению к Хурме. И он почти обрадовался, когда Эмин-ага сказал:
— Надо ехать в Кара-Кала.
Сказано это было не слишком настойчиво, скорее полувопросительно. И взгляд отцовский словно бы спрашивал, советовался, как, мол, быть. Обычно Эмин-ага всегда знал, как быть, и эта его нерешительность на какую-то секунду заставила Нурмурада почувствовать, что отец стареет, нуждается в поддержке сына, что хоть и тщится утвердить свою власть в доме, а с радостью прислонился бы к чьему-нибудь плечу.
Нурмураду стало жаль его, захотелось как-то проявить свою ласку. Но сделать это было трудно, ибо отношения отца с сыном строились не на внешнем проявлении чувств. И Нурмурад сказал лишь:
— Стоит ли?
— Стоит, сын, — голос Эмина-ага прозвучал тверже, — стоит. С кем бы ты ни вернулся назад, а съездить надо.
Нурмурад поехал, не сознавая толком, чего же он хочет, как себя вести. Однако и на этот раз Хурма избавила его от раздумий и колебаний.
— Достаточно с меня одной ошибки, — заявила она. — Если даже знать буду, что мне это смертью грозит, все равно не изменю решения.
— Никто тебе не грозит, — с досадой сказал Нурмурад, которому был весьма тягостен разговор. — Тебя и первый раз силком никто не тащил, сама решила.