Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог. Том 2. Звуковые фильмы (1930-1957)
Шрифт:
Хурма вспыхнула:
— Решила! И поплатилась за это. Теперь решаю по-другому. Можешь меня винить сколько тебе угодно.
— Ладно, — сказал Нурмурад примирительно, — оба мы дров наломали, оба хороши, чего уж винить.
Хурма тоже остыла, заморгала, готовясь заплакать, шмыгнула носом.
— Ты же сам… сам говорил… Айджемал у тебя… а моя судьба, наверное, здесь… здесь она…
— Выйдешь за него замуж? — помолчав, тихо спросил Нурмурад. — Он хороший парень?
Хурма отвернулась, помедлила с ответом.
— Не знаю еще… Ты, пожалуйста, не приезжай сюда больше, ладно?
У Нурмурада появилось вдруг ощущение какого-то шаткого равновесия, когда все зависит от легонького толчка. Возникла уверенность, что все сейчас зависит от него — как он скажет, так и будет. И он, растерявшись от этой внезапной ответственности, вспомнив усталые, ищущие отцовские глаза, представив тягостную атмосферу, что установилась в доме с отъездом Хурмы, уже открыл было рот, чтобы высказать свое решение согласно нормам Кодекса о семье и браке.
Его опередила Хурма. Невесть каким образом она разгадала его намерение, но в глазах ее метнулся непритворный страх.
— Нет, нет, только не это! — воскликнула она. — К тебе я не вернусь!
И Нурмурад перевел дыхание, словно вынырнул с неодолимой глубины.
— Ты молодец, девушка! — благодарно улыбнулся он, а холодок едва не совершенного опрометчивого поступка еще полз по спине. — Ты молодец, желаю тебе счастья. — Он протянул для пожатия руку. — Держи в залог дружбы!
Хурма смотрела на него без обиды, с любопытством смотрела. Однако руку подать не спешила, даже за спину ее спрятала. И он понял.
— Ладно… Серхен-ага дома? Проститься бы…
— Не надо, — сказала Хурма. — Отец предупредил, что на самый дальний участок пойдет работать.
— Но он же знал, что я…
— Знал. Но отец доверяет мне. Мама болеет, к ней нельзя, там женщины у нее. Ты езжай, не беспокойся, они не обидятся.
— Ты тоже не обижайся, что так получилось, — через силу попросил Нурмурад.
Лицо горело, словно пощечин надавали, но он был даже благодарен за это, ибо символические пощечины давали ему право считать себя в определенной мере очищенным от вины перед Хурмой.
А перед Айджемал?
Он вознамерился бежать к ней сразу же по приезде в Ашхабад, живо представляя, как счастливо засияют ее огромные глаза, как она вскрикнет от радости и повиснет у него на шее, а сердце ее будет биться гулко и часто, как они…
Заветное окно на третьем этаже светилось. «Это не электричество, это свет души ее, — расчувствованно подумал Нурмурад и даже подивился; — Ну до чего же я сентиментальным стал…»
До этого он, оттягивая решительную минуту, несколько раз прошелся по гастроному, прикидывая, что бы такое иметь в руках. На случай, если Язгельдышка сегодня у матери, а не у бабки, Нурмурад купил ириски «Кис-кис» и лимонные вафли. Постоял возле огромного круглого торта, но воздержался от покупки — торт в портфель не уложишь, а какой встреча будет — еще неизвестно. После долгих колебаний взял бутылку ликера, решив что, если понадобится, в магазин недолго сбегать еще раз.
Уже с покупками он стоял у дома, смотрел
Возле знакомой двери постоял, чтобы привести в порядок дыхание, поправил волосы, галстук и позвонил условным сигналом: три — пауза — три.
За дверью было тихо. Он коснулся кнопки еще раз, сдвоив сигнал, дверь тотчас распахнулась. На пороге в майке и потрепанных джинсах стоял мужчина примерно его возраста и смотрел на Нурмурада с неприветливым любопытством. В руке у него жужжала механическая бритва. Он остановил ее нажатием пальца.
— Вам кого?
— Извините, — сказал Нурмурад чужим голосом.
Тот, что стоял в дверях, был очень знакомым человеком, хотя Нурмурад мог бы поклясться, что видит его впервые. Ну, вот и все, подумал он, вот и кончились мои сомнения и переживания, ничего не нужно больше переживать, потому что все предельно ясно и понятно.
— Это… это ваша квартира?
Он понимал, что вопрос наивен, если не глуп, но так уж получилось, что он задал его именно в такой нелепой форме.
Человек с бритвой дрогнул губами в усмешке. Вид у него был такой, словно он прислушивается к чему-то в глубине квартиры.
— А вам — чья нужна? Если вы хотите видеть Айджемал, то…
— Нет! — торопливо прервал его Нурмурад. — Нет, я не знаю никакой Айджемал… Я ошибся, извините…
— Ничего, случается и такое. Заходите, нехорошо на пороге стоять…
— Спасибо, — отказался Нурмурад, — я пойду.
Тот еще что-то говорил вслед, но он уже не слушал, он бежал прочь. Кошка испугалась и помчалась вниз по лестнице.
— Что там стряслось, Атагельды? — спросили из внутренней комнаты.
— Ушел он, — ответил человек с бритвой. — Чокнутый какой-то. Я говорю, а он ничего не слышит и глаза — как у вареного судака. Что ты в нем нашла, сестричка?
В комнате молчали.
— Слышишь, Айджемал?
— Слышу, — отозвалась она. — Сама не знаю, что нашла, а вот присохла сердцем.
— Оба вы шальные какие-то. Зачем ты послала меня дверь отпирать? Мы же с ним незнакомы, что он теперь подумает?!
— Пусть думает, заслужил.
— Может, догнать его, пока не поздно? А после кино я у матери переночую. Догнать?
— Не надо, — сказала Айджемал, — никогда и никого догонять не надо… А к матери уйду я, как договорились. Тем более Язгельдышку проведать надо.
— Ну и сами разбирайтесь, — махнул рукой Атагельды.
— Разберемся, — пообещала Айджемал.
Нурмурад оглянулся.
Окно светилось, как и прежде, лишь на шторе рисовалась тень. Силуэт. Не мужской, женский силуэт. Значит, она была дома, не захотела выйти. Что ж, может быть, она и права.
Вверху мерцали звезды. Если очень пристально, не мигая смотреть на одну из них, можно заметить, что она трепещет, играет переливами света, точно далекий кошачий глаз.
Нурмурад вздохнул, подумал, что совершенно напрасно обидел ни в чем не повинную кошку, перевел взгляд на окно — одно-единственное во всем длинном ряду окон, но в нем уже не было женского силуэта.