Современная филиппинская новелла (60-70 годы)
Шрифт:
— Ну что ж, добро, сынок, — одобрил отец, и в голосе его зазвучала отеческая нежность. — Вы с твоим дядей добрые друзья. Вы — птицы одного полета, одного поля ягода, если можно так сказать. Ты не хотел бы сбегать к нему домой и поговорить о моем деле?
— Я знаю, что музыку-то он любит. Это точно, — подхватил я задумку отца. — Вот только сомнительно, чтобы он авансом дал нам деньги на эту школу. Мне кажется, его таким предприятием не заинтересуешь, потому что это такое дело — его руками не пощупать…
— Ты всегда умел красиво говорить, — сказал отец ласково. — Плохо, что твой брат подался в город
— Да, он — музыкальный гений, — согласился я. — Но, впрочем, давай я попробую поговорить с дядюшкой Сатором.
— Вот-вот, сходи к нему, — подхватил отец. — Я знаю, ты сможешь это сделать. Вы с моим богатым братом большие друзья. Он не откажет тебе.
— Я попробую.
— Ты сможешь, сынок, — проговорил отец с большой уверенностью. — Ты сможешь сделать это, если пустишь в ход несколько своих лучших слов. Я не знаю, откуда у тебя этот дар болтать языком, но ты и вправду ловко орудуешь словами. В нашем роду еще не было поэтов, если мне не изменяет память. — И он почему-то посмотрел в соседнюю комнату, где мать истово скребла пол, словно хотел спросить у нее что-то по секрету. Потом он погладил меня по голове и сказал: — Ну что же раздумывать? Поговорим как-нибудь потом, ладно?
— А что ты собирался мне сказать, папа? — спросил я.
— Да так, ничего. Иди! — распорядился он, снова поглядев туда, где мать мыла пол, и в глазах его угадывалось какое-то сомнение. — Теперь вся наша жизнь зависит от твоей удачливости. Если тебе повезет с дядей, то и в нашей семье установятся хорошие отношения.
— Я уже иду, — проговорил я, но остановился у двери и прибавил: — Не знаю только наверняка, что из этого получится: ведь наш дядюшка Сатор — старая и хитрая лиса.
— Ну, лиса или мышь — неважно. Я уверен, сынок, ты сумеешь убедить моего богатого братца, потому что ты такая же лиса, как и он!
Я как можно быстрее побежал в городок, где жил мой богатый дядя. Блестящие окна его дома были закрыты, а огромная, украшенная бронзой дверь накрепко заперта. Пришлось разбить камнем стекло в одном из окон и таким образом проникнуть внутрь дома.
Я обнаружил своего дядюшку совершенно больным: он съел что-то несвежее прошлым вечером и теперь лежал без сил, обливаясь потом. Увидев меня у своей кровати, дядя схватился за пистолет. Я изобразил широкую улыбку и отвел его руку с направленным на меня оружием. Подойдя еще поближе, дружески похлопал его по плечу.
— Ну что такое? — спросил он.
— Дядюшка Сатор, — обратился я к нему. — Я понимаю, что тысячи людей в этом огромном мире нуждаются в помощи. Что бы вы сделали, оказавшись на мели в незнакомом городе? Обратились бы вы за помощью к своим родственникам или близким друзьям? Смогли бы вы спрятать в карман свою гордость и попросить о помощи, не терзаясь чувством унижения?
— Не заговаривай мне зубы, — не очень вежливо прервал меня дядюшка и перевернулся на другой бок, чтобы видеть свой огромный сейф с деньгами, который был накрепко привязан железной цепью к одной из ножек его массивной кровати. — Каждый раз ты приходишь навестить меня и всегда стараешься поживиться чем-нибудь. Чего тебе надо сегодня? Денег? Это твой ленивый отец подослал тебя пронять меня льстивыми речами?
— Дядюшка Сатор! — воскликнул я, изображая
— Да-да, у меня была бурная и безрассудная жизнь, когда я был в твоем возрасте, — искренне признался он. — Но вскоре после того я быстро переменился к лучшему. И кем теперь я стал? Я счастлив и богат. Я из тех, кто сумел отыскать свое счастье!
— У меня еще столько времени, чтобы перемениться, — ответил я ему, воодушевляясь для новой атаки. — Кто знает, может, я сделаюсь богатым раньше, чем вы узнаете об этом?
— Такие вещи порой случаются, племянничек, — проговорил дядюшка Сатор примирительно.
— В том-то и дело, дядюшка, — ответил я и подумал, что время настало. — Как ваша нога?
— Прекрасно.
— А как с глазами? — спросил я.
— Ну, лучше уж теперь не будет, — ответил он.
— Я рад, что у вас сейчас все в порядке. Вот только жаль, что ваши денежки пропадут без пользы, если что-нибудь случится посреди ночи, а вы окажетесь один-одинешенек. Разве не так, дядюшка Сатор?
— Сколько тебе нужно? — спросил дядюшка, как обычно поняв все. Ему нравилось играть со мной в эту игру, наблюдая, как я развивал свою сообразительность по его образцу. Он поднялся. — А что, твой отец сам не может прийти и сказать за себя? Просто удивительно — у него нет ни капли гордости.
— Ну вот, дядюшка Сатор, — остановил я его, — я рад, что вы заговорили о деньгах, потому что сейчас как раз самое время понять друг друга. Фактически деньги нужны нам — можно я буду говорить откровенно? — только лишь как рабочее средство.
— Я вполне тебя понимаю, — отозвался дядюшка Сатор. — Что же на этот раз твой отец задумал сделать с моими деньгами?
— Дядюшка Сатор, мне хорошо известно, что ваше сердце отзывается на все прекрасное в жизни. На музыку, например. И оно неравнодушно к симпатичным маленьким коричневым ребятишкам.
Дядюшка Сатор мечтательно уставился в потолок. На какое-то время он даже позабыл про свой сейф с деньгами. Когда он взглянул на меня снова, это был воистину другой человек — так он переменился. Не знаю почему, но мне казалось, что была во мне такая сила, которая воскрешала в этом старике его утраченную юность. Дядюшка Сатор прикрыл глаза, потом снова взглянул на меня, утер рот с такой страстностью, будто желал очистить свою душу, резво поднялся и сел на краю постели. Я понял, что теперь он уже мой. Теперь уж ему никуда не деться, никакими силами не преодолеть моей власти над ним.
Я не стал терять времени, потянул его за руку, и мы с ним три раза обошли вокруг комнаты. Потом приволок из спальни удобное кресло и усадил в него дядюшку. Я даже помог ему застегнуть пуговицы на сорочке. Следом за этим на столе появились карты, и мы повели беседу как добропорядочные деловые люди.
Он был, конечно, продувной бестией, хитрым лисом. Он запинался, мямлил, пока речь шла о высоких материях, но воспрянул тут же, как только мы коснулись житейской прозы и презренного металла — его денег.