Современная идиллия. Книга 1.
Шрифт:
В гротескных персонажах "Сказки о ретивом начальнике", в собирательных образах "исправников", "урядников", "гороховых пальто" и т. д., Салтыков раскрывает природу деспотической власти, которая превращает существование каждого "невинного обывателя" в "шутовскую трагедию" и "катастрофу". Особенно значительны здесь проходящие через основные главы текста сквозные образы вездесущего "горохового пальто", "невидимого" штаб-офицера. Они почти "нематериальны": буквально растворяясь в воздухе и снова возникая из него, но всегда вовремя оказываясь на страже "основ", именно они символизируют в романе атмосферу политического сыска и доносительства реакционной эпохи.
Но герои обуздания – не главные лица в этом произведении Салтыкова, в отличие от «Помпадуров и помпадурш» и «Господ ташкентцев». Не «субъект», а «объект» реакции – общество находится здесь в фокусе изображения.
В «Современной идиллии» Глумов и
Оба героя в сочетании воплощают самый широкий, массовый тип российского интеллигента – "среднего культурного человека", с характерной либеральной складкой ("восторги по поводу упразднения крепостного права", "светлые Надежды, возбужденные опубликованием новых судебных уставов" и т. д.). Они непричастны к политическому радикализму, но имеют потребность "свободно мыслить и выражать свои мысли по-человечески" и потому находятся в постоянном конфликте с властями, осуществляющими политический контроль. Автор одного из наиболее проницательных откликов на журнальную публикацию "Современной идиллии" – Г. Градовский отметил, что в романе "сатирически воспроизведено, как нынешние условия нашей жизни <…> отражаются на среднем русском человеке, на большинстве русского общества и народа" [63] .
63
Грель <Г. К. Градовский>. Литературные очерки. – «Эхо», 1882, 24 декабря, Э 293.
В сложное идейное целое, каким являются центральные образы романа, входит неотъемлемой частью разоблачение "измен и шатаний либерализма" (В. И. Ленин) [64] . Но было бы ошибкой отыскивать в сюжетной судьбе героев простое отражение истории политической капитуляции «либеральной партии» после 1 марта 1881 г. «Либерализм» в данном случае следует понимать скорее как «нормальную окраску убеждений» средней русской интеллигенции (по выражению Салтыкова). Ирония, сарказм писателя вызваны эфемерностью этого «свободолюбия» – чисто теоретического и ничем не подтверждаемого реально.
64
В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, с. 372.
"Средний человек" – одна из основных типологических категорий салтыковской сатиры, наиболее точное определение ее объекта в 80-е годы [65] . «Средний человек» – посредствующее звено между носителем революционной мысли («высокоинтеллигентным человеком» в эзоповском словаре «Современной идиллии») и не пробужденной еще «мелкой сошкой» – массами. Перед фактом политической неразбуженности народных масс выход революционера из гибельной изоляции и приближение социальных перемен Салтыков, в известной мере, связывает с гражданской активизацией «среднего интеллигента». И обратно: по мысли писателя, исторический застой, торжество реакции («суматохи», «ябеды», как обозначено в романе) усугубляются и затягиваются, когда идейно деморализованный («заснувший», «очумевший») средний культурный слой не в состоянии быть для передового деятеля «тою материальною и нравственною поддержкою, которую дает общество и перед которою невольно задумывается самая нахальная беззастенчивость» (см. т. 9, стр. 162).
65
См. об этом: Вл. Кранихфельд. Десятилетие о среднем человеке. – «Современный мир», 1907, ЭЭ 11 и 12.
Глубокую тревогу Салтыкова вызывало то обстоятельство, что под флагом борьбы с политической "крамолой" карательная практика правительства направлялась на гораздо более широкий объект: "Уж не об динамите и цареубийстве идет речь, а о простом человеческом образе мыслей", – писал он Г. З. Елисееву 20 января 1883 г. "Усиленные меры" "наводили ужас" на общество в целом [66] . Реакционная «ябеда», утверждается в романе, «захватила в свои тиски <…> „среднего“ человека и на нем <…> сосредоточила силу своих развращающих экспериментов».
66
См. «Дневник М. И. Семевского». Цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964, с. 95.
Рассказчик и Глумов проходят все стадии убывающего свободомыслия, переживают "процесс мучительного оподления", чтобы в финале возмутиться и ощутить "тоску проснувшегося Стыда".
Первый этап их "отрицательной эволюции" – полное погружение в растительное
67
См.: «Два самоубийства». – «Дневник писателя», 1876, октябрь. Ср.: Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художеств. произв. М.-Л., ГИЗ, 1929, т. 11, с. 422.
68
Некто из толпы <Е. П. Свешникова>. ОЗ, 1-й 2-й, 3-й ЭЭ, 1877 г. – «Кронштадтский вестник», 1877, 4 мая, Э 53, с. 12.
В романе часто встречаются упоминания первоклассных и второсортных петербургских "рестораций" ("Борель", "Доминик", "Палкин", "кухмистерская Завитаева", "Малоярославский трактир" и т. д.), известных столичных колбасных, булочных, фруктовых лавок, винных "заведений" ("Шпис", "Людекенс", "булочная Филиппова", "Милютины лавки", "Елисеев", "Эрбер", и пр.), увеселительных мест ("балы Марцинкевича", "танцклассы Кессених", "Пале-де-Кристаль", "Демидрон" и т. п.) [69] . У Салтыкова все подобные упоминания, давая «топонимику» благонамеренности, были сатирически экспрессивны, психологически выразительны: за ними вставала не только живописная картина города, но определенный образ жизни, моральный портрет завсегдатая подобных заведений, хорошо известный современнику.
69
См.: Вл. Михневич. Петербург весь на ладони. СПб., 1874; его же. Наши знакомые. СПб., 1884.
Вскрывая печальную логику неизбежного перехода "благонамернности выжидающей" в "благонамеренность воинствующую", писатель заставляет своих героев на следующем этапе их приспособленческой карьеры вступить в общение с полицией и взяться за организацию уголовных преступлений. Мотив преступности, уголовщины проходит через все произведение, персонажи, с которыми сближаются герои: аферист Балалайкин, "злокачественный старик" Очищенный, содержанка Фаинушка, Выжлятников – дают представление о разных формах аморальности. Проблема аморализма ставится в романе широко, истолковываясь как "стихия общественной жизни" (И. А. Гончаров), каждый герой подвергнут своеобразной "этической пробе".
Привлекая внимание Салтыкова давно, в полную силу эта мысль зазвучала именно в "Современной идиллии": уголовщина и контрреволюционная политика, "благонамеренность" и "воровство" объединены в романе как безусловно родственные общественные явления.
Реакционная пропаганда хотела найти корни социальной преступности в революционной идеологии. Стремясь дискредитировать своих идейных противников, охранители тенденциозно интерпретировали социалистическое учение о собственности, приписывая революционной среде грабительство в качестве "идейного принципа"; самих революционеров выдавали скорее за уголовных, чем за политических преступников [70] . «Московские ведомости» настойчиво внедряли в сознание обывателя, что народники – «чистые воры» [71] и «сама их цель составляет, сколько там ее ни маскируй красивыми словами <…> возведенное в принцип грабительство» [72] . Революционная нелегальная пресса была вынуждена выступать с опровержением инсинуаций [73] .
70
См.: «Государственные преступления в России в 19 веке». Под ред. В. Я. Богучарского, т. 3. Ростов, 1907, с. 9–10.
71
М. Вед., 1877, 9 декабря, Э 305.
72
Там же, 22 марта, Э 70.
73
«Народная воля», 1879, Э 2 (статья Л. Тихомирова «На чьей стороне нравственность? (Объяснение с литературными и иными охранителями)»