Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

Криштоф Елена Георгиевна

— Зато ты — в целковый!

— Я в пределах ярлыков географию знаю!

Так они старались, перекидывались насмешками. А шапку Вика из рук не выпускала, сама рассматривала и всем показывала, как ярлык пришит. Скорее всего, пришит он был Мишкиной бабушкой.

Зачем это нужно было Вике, я не понимала. Наверное, и другие не понимали, стояли вокруг, глазели, пока Марта Ильинична не спохватилась, не выполнила свои обязанности старшего товарища и недавнего классного руководителя.

— Я полагаю, можно обойтись и без междоусобиц, — сказала она, освобождая

шапку из сжавшихся Викиных пальцев. — В такой-то день…

Марточка улыбнулась, приглашая и нас посмотреть вокруг. Как ни странно, мы посмотрели.

Сад еще не окончательно осыпался, но уже стал просторнее, далеко проглядывался. На почти золотых деревьях висели золотые яблоки, и паутинка, колеблясь, проплывала перед нашими лицами в синем воздухе. Но Мишка ничего этого не замечал.

— А чего она? — вел он голосом сырым и нудным. — Сотрудник СЭВа нашелся, на меньшее она не согласна.

— А ты на что согласен, Мишенька? На управдома? — не унималась Вика.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта перебранка, если бы Шуня Денисенко не посмотрела честными глазами в честные глаза Марты Ильиничны и не затарахтела:

— Да, да, Марта Ильинична, вы совершенно правы: есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора. — Шунечка сделала ударение рукой и голосом на первом слове. — Знаете? Весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера… А? Как сегодня. Нет?

— Ну, — подхватила Марточка, — точь-в-точь. Где бодрый серп гулял и падал колос, теперь уж пусто все — простор везде, — лишь паутины тонкий волос блестит на праздной борозде.

— Борозды, правда, еще нет. И паутинка — тю-тю! — Шунечка махнула рукой в сторону, где исчезла тонкая ниточка.

Я, надо сказать, не сразу поняла, что эти двое просто отводят нас от ссоры, что же касается паутинки и осени первоначальной — это я тоже знала наизусть, как и многое другое…

Вечером того дня мы дольше обычного сидели на крыльце, тепло было почти как летом. Какой-то разговор шел справа от меня, я не прислушивалась, но услышала Марточкины слова:

— Должно уметь прощать слабости ближним.

Вроде неизвестно, о ком и о чем она говорила, но, очевидно, в виду имелась история с Мишкиным ярлыком и Викиной задиристостью. И неожиданно Марточка продолжила:

— В России испокон веков порядочные люди боролись не со слабостью, а с силой…

— С самодержавием, что ли? — спросил Мишка таким тоном, как будто он заранее чувствовал оскомину от той лекции, какую готова была прочесть Марта Ильинична.

— Ну! — Шунечка засмеялась, обхватила руками колени и прижалась к ним щекой. — Ну, Миша, зачем так узко? С самодержавием, с самомнением, с саморекламой они боролись.

— Ладно, идемте спать, — сказала Марта Ильинична.

Лучше любой весны была для меня прошлая осень!

В ту осень никто из нас не помнил зла.

Двумя днями позже Мишка удержал стремянку, вместе с которой чуть не свалилась

моя Викуня. Стремянку Мишка удержал так неудачно (или наоборот — удачно?), что гвоздь пропорол ему ладонь — и кровь полилась!

Кровь полилась, и Марта Ильинична, оказавшись рядом, крикнула не своим голосом, резко и властно:

— Йод и бинты в моем чемодане! Быстро!

Она так крикнула, что сестры Чижовы даже не успели в ужасе прислониться друг к другу плечиками — их как ветром сдуло.

А Мишка стоял довольно спокойно, зажимая пальцами там, где врачи находят пульс. Мы же смотрели на маленькое темное пятно, расползавшееся все шире у Мишкиных кроссовок.

И тут появилась Лариса-Бориса. Она не кричала, как Марта Ильинична, и не прижимала ладони к щекам, как мы. Она взглянула на Мишку и вдруг изо всей силы рванула себя за рукав. Рукав оторвался, но не совсем. Лариса подвинула плечо Вике:

— Помоги мне! Что же ты стоишь? А? Жгут надо.

В самом деле, сколько раз на всяких занятиях нам говорили: жгут надо!

Жгут накладывал, конечно, Володька Громов. А рядом стояли Марта Ильинична с виноватым лицом и Лариса с оторванным рукавом. Гром закончил со жгутом, мазал Мишину ладонь йодом, приговаривая:

— Не дергайся, устроил цирк, терпи всю программу.

Интересно, к чему относились слова насчет программы? Неужели к оторванному рукаву? Не может быть!

Это сейчас я думаю: зачем надо было рвать рукав? Если учесть, что Чижики с бинтами явились тут же? Но тогда ничего такого мне в голову не приходило.

И уже на следующий день была придумана «дразнилка», если, конечно, эти строчки можно считать «дразнилкой»:

Эх, яблочки — лежат парочкой! Нет красивше, нет умнее нашей Ларочки!

Собирала яблоки и услышала, кто-то поет на дальних рядах. Кажется, Андрюшка Охан. Или Мишка? А кто сочинил? Может быть, даже из девчонок кто-нибудь. Это ведь не была чисто мужская «дразнилка».

Мы влюбились в нее все. Она как бы олицетворяла собой наше будущее таким, каким мы все хотели его видеть.

А небо все по-прежнему стояло над нами яркое, и мы радовались этому, хотя в совхозе ждали дождя.

Мы смотрели в синеву, где летели в дальние края паутинки расставания. Так их кто-то назвал, неизвестно почему. С чем это мы могли расставаться в самом начале?

Мы работали хорошо, мы работали лучше всех, и это нам нравилось.

Но прошлая осень была далеко, между тем нынешние события разворачивались вот как…

Глава IX

В воскресенье «археологи» нашего класса, как и было договорено, с Ларисой во главе собрались на пристани, потом погрузились в катер. И тут только сообразили: а какой смысл в поездке, если нет Камчадалова Алексея Васильевича? Ехать-то можно, но получается простая прогулка. Между тем было намечено поехать в разведку на место летнего лагеря.