Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

Криштоф Елена Георгиевна

Больше всего на свете отец боится, чтоб мы не начали балдеть. Впрочем, бабушка боится этого еще больше. «Балдеть», «отключаться», «ловить кайф», что там еще? Сначала от этих слов они приходили в ужас. Кричали, размахивали руками. Сейчас, поняв, что борьба не сулит победы, они просто мрачнеют. Или пытаются отвлечь работой.

Мой отец и моя бабушка Великие Работодатели. Им всерьез кажется — если человек занят работой, ничего плохого с ним случиться не может.

— Ну, ребята, ну! Это надо действительно сделать сразу. Нет? — подхватила идею Лариса, о которой

мы как-то забыли с этой зажигалкой. — И как я понимаю, проявить инициативу на уровне Одиссея. Я не права, нет?

Громов подвалил к стенке чурбачок, встал на него, пошарил между досками у потолка и вытащил из тайничка молоток, а также тряпочку, а в ней лежали промасленные гвозди. Потом вдвоем с отцом они опустили на землю рулон рубероида, неприметно дремавший всю зиму на полке, прибитой почти под потолком.

Отец и Охан вышли из сарая, неся по рулону рубероида на плече. Но при этом отец на ходу отстегивал и все не мог отстегнуть клапан нагрудного кармана. Я догадывалась, что он сделает в первую очередь, почему повернул он к морю.

— Все видели? — отец разжал ладонь. На ладони, как понимаете, лежала зажигалка.

— Все! — завопил Охан, неизвестно почему торжествующим голосом.

— Смотрите в последний раз.

Отец размахнулся, но то ли вообще не умел, то ли бросок сорвался из-за тяжелого рулона на плече, но зажигалка плюхнулась близко у берега. И нырять не надо будет, чтоб найти ее завтра на рассвете.

А мне опять стало неловко за отца. Мальчишество какое-то неудавшееся было в том, как он бросил зажигалку. Лучше бы перепоручил Грому, как многое ему перепоручал.

Вообще, скажу я вам, тяжелая на этот раз для меня была работа — видеть собственного отца целый день в оценочной ситуации. Насчет оценочной ситуации я прочла в той книге по психологии, которую последнее время только и знала, что примеривала к себе и окружающим…

Но вернемся, однако, к нашей бухточке, в мелкую воду которой булькнула зажигалка. На что каждый, разумеется, счел долгом отреагировать.

— И за борт ее бросает, — сказал Громов ворчливо.

— Кто-то найдет, — предположила Эльвира. — Вот удивится.

— Ее надо было продать и купить две пары масок с ластами, — сказал Охан.

— А кто бы продавал? Ты? — Пельмень спросил это почему-то очень гордо и ногу отставил для значительности.

— Или ты.

— А что? — Мишка вдруг засмеялся, потирая руки. — А что? Гром по крупной идет, на авторитет работает. А нам с тобой одна цена, Андрюша.

— Как это? — Эльвира стояла, переводя взгляд с Андрюшки на Пельменя. — Как одна?

Никакого сходства Эльвира не находила и ожидала, пока кто-нибудь объяснит — как?..

Сказать по правде, я бы, например, объяснить не могла. Андрюшка сидел на песке, подняв к Пельменю скуластое темное лицо. Ему, видно, тоже непонятно было — как?

— А так, что ни ты, ни я рубли в море бросать не станем. Все равно это нам не зачтется.

— А ему? — Эльвира посмотрела на Володьку с непривычным выражением досады.

Я не стала дальше слушать, пошла вдоль кромки моря по направлению

к Большим Камням. Давно мне уже хотелось оказаться где-то рядом с Поливановым, продолжить наш разговор и, может быть, даже рассказать ему легенду об Ифигении и другие, связанные с нашими местами. Но и за Большими Камнями Поливанова не оказалось. Зато там я увидела отца и Шунечку. Они сидели друг против друга на песке, согласно и мирно, и до меня долетел голос отца:

— …Ты представляешь, что он почувствовал? Ведь до этого человечество довольно много слышало о скифах хотя бы от Геродота. А увидеть их еще никому не удавалось…

Разумеется, речь шла о Стемпковском, и Шунечка внимала раскрыв рот.

— Он был первым человеком на земле, первым, кто увидел изображение скифов, тех самых — с луком и стрелами…

— Хорошо быть первым? — Шунечка метнула в отца синие искры, как будто проверяя что-то.

— Наверное, хорошо… — Отец задумчиво чертил палочкой на песке.

Я подошла к ним почти вплотную, так что тень моя легла на рисунок отца.

— Ты представляешь… — Отец почему-то остановился в своем разбеге, поднял голову и посмотрел на меня.

— Я представляю, — сказала я так, как будто собиралась ссориться.

— А может быть, и не первым. — На песке у ног отца сидели бородатые люди в колпаках, о которых я рассказывала Максу… — Первым мог увидеть, но не рассмотреть кто-нибудь другой…

— Копатель? — привычно вскинула Шунечка.

— Не обязательно. Просто человек, которого в первую, да и в последнюю, очередь интересовал металл. — Отец отвечал Шунечке, но смотрел на меня, как будто старался понять, зачем я подошла.

А между тем я подошла по самой простой причине — соскучилась.

— Глаза у них были не так поставлены, — сказала Шунечка, и что-то кольнуло меня, как намек на то, что я недостаточно ценю своего отца, археолога Камчадалова, не то что Громов и она сама. Но тут Шунечка вскочила с песка и, плеснув своими тяжелыми волосами, будто флагом, помчалась по берегу, вопя: — Эй, на юте, на баке и полубаке, кто хочет конфет? У меня есть!

Я отошла от скифов, нарисованных на песке отцом, задавая сама себе два вопроса. Почему это он давно так не разговаривал со мной, как с Денисенко Александрой? И еще: почему с нами не поехала Вика?

Глава X

На следующее утро выяснилось: нога у Громова опухла и болела так, что ходить он мог, только опираясь на Шуню Денисенко, как на костыль. Он в тельняшечке, она в тельняшечке — получалось очень трогательно.

Эх, яблочко, цвета яркого! Вот бы мне бы тоже стать — санитаркою!

— Давай, — согласилась с моей «дразнилкой» Денисенко. — Я — до завтрака, ты — после.

Но после завтрака из двух палаточных кольев Громову смастерили что-то вроде костыля. А если бы и не смастерили? Взялась бы я за эту роль костыля на глазах у всех? Чего-то во мне для нее не хватает. Или, наоборот, чего-то переложено?