Современная китайская проза
Шрифт:
— Ма Юлинь, — по привычке Чжан резко повысил на последнем слоге голос и выговорил его невнятно, — сколько тебе еще осталось?
— Восемь лет! До 1984 года. — Голос Ма Юлиня дрогнул. — Я… был командиром контрреволюционного отряда помещиков… Я бесконечно благодарен нашему правительству за смягчение приговора…
— Хорошо. Нужно постоянно оправдывать доверие. — Чжан Лунси одобрительно кивнул. — Вы, преступники, должны внимательно изучать политические вопросы. А ну-ка, скажи мне, какая сейчас самая главная политическая линия?
Старик стал усиленно вспоминать.
— Соблюдать закон, выполнять правила тюремного распорядка!
Рука начальника ударила по столу, с какой-то чашки упала крышечка, покатилась и свалилась на пол. Старик вскочил в испуге и поднял ее. Он сказал дрожащим голосом:
— Нет-нет! Сейчас главная линия — «борьба с кликой каппутистов»!
Чжан Лунси так покраснел, что оспины на его лице как будто пропали. Он непременно ударил бы старика, будь тот поближе, но только вскочил, тяжело дыша, и сел опять.
Старик побледнел. Он положил крышечку на угол стола и стоял, не смея сесть, опустив голову. Наконец пробормотал:
— Начальник Чжан! …то есть комиссар Чжан. «Клика каппутистов пытается реставрировать капитализм» — вот главная политическая линия…
Чжан Лунси сердито достал из кармана лист бумаги и ткнул старику.
— Читай!
Ма принял бумагу, начал читать, и лицо его из бледного стало бурым. В документе говорилось, что «заключенный Ма Юлинь раскаялся в своем преступлении, соблюдает закон и хорошо учится. В связи с этим срок его сокращается еще на пять лет». В конце стояла печать лагерного управления.
Руки старика дрожали. Он хотел уже упасть к ногам Чжан Лунси, но тот неожиданно выдернул бумагу. Ошеломленный, Ма переводил взгляд с бумаги на начальника.
— Хочешь получить это? — Чжан искоса взглянул на старосту.
— Да-да, конечно! Ведь я уже двадцать шесть лет в лагере, гражданин начальник.
— Ты плохо учишь политические документы. И отвечаешь нетвердо. Ну ладно, дам тебе еще один шанс… — Чжан сделал паузу и сдвинул брови, — хочу посмотреть, сможешь ли ты бороться с каппутистами!
— Но здесь только… уголовники, гражданин начальник. У нас нет никаких…
— Сегодня пришлют одного. Он «каппутист», «реставратор» и «активный контрреволюционер». К тому же выступал против идей Мао Цзэдуна.
— Реставратор? — Старик невольно вспомнил о своем приговоре, когда и его, командира контрреволюционного отряда, судили как «реставратора». Он был удивлен.
— Это из нынешних реставраторов, — раздраженно объяснил Чжан. — Но он встречался с тобой. Ты ведь из реставраторов прежних, какие были только до революции. У вас старые счеты. Поэтому я и помещаю его в твою группу.
— Его зовут… — старик замер.
— Гэ Лин. Бывший начальник отдела лагерей в провинциальном бюро. —
Старик, не помня себя, вышел из домика. Но хлопнула дверь, Чжан Лунси нагнал его и протянул бумагу:
— Этого нового «реставратора» не бойся. Выйдешь отсюда через три года. А он, хотя приговора и не было, будь уверен — всю жизнь здесь гнить будет… И могила его, думаю, тоже здесь будет — за этой стеной…
Чжан говорил тихо, но от слов его старик затаил дыхание. Он стоял и смотрел, как фигура в плаще исчезает за железными воротами. Старик вернулся в барак. Он чувствовал себя так, словно хлебнул изрядную порцию вина. Постарался взять себя в руки, но прозвучавшее имя — Гэ Лин — вызвало к жизни давнее, как будто уже забытое: жизнь до революции, богатство, ожесточенную борьбу и бегство… Нет, судьбу не угадаешь. Кто не знал в Хэбэе командира отряда по земельной реформе? Но скоро этот самый герой будет здесь в тюрьме. Да еще у старика под началом. Документ в руках словно подтверждал, что это не сон, что скоро, уже так скоро его отпустят, а Гэ Лин будет сидеть, пока не умрет. И снова старик подумал о превратностях судьбы, о надежде. Он распрямился, почувствовав себя лет на десять моложе.
По своей сути, психологии, поведению старик всегда оставался существом паразитическим. Его можно было сравнить с обыкновенной пиявкой, которая живет за счет чужой крови. В лагере, за каменной стеной, чувствуя направленную на него со всех сторон силу, он извивался, сжимался и прятался. Но стоило только этой внешней силе дать слабину, он тут же словно выпускал присоски. И каждый менее сильный мог стать его добычей…
Сейчас Ма Юлинь решил, что хватит понапрасну тратить энергию и кричать на Гэ Лина. Прищуренные глазки уставились на ногу спящего на краю нар. Старик шагнул поближе и с размаху ударил тяжелым лагерным ботинком. Подскочив от боли, Гэ Лин машинально приложил руку к кровоточащей ране.
— Зачем?!
— Да это я случайно, — медленно сказал Ма. — Но зато видишь как хорошо: ты сразу и проснулся.
У Гэ Лина от боли на лбу выступил пот. Вытирая кровь носовым платком, сдерживая ярость, спросил:
— Как же так можно? Тюремщик, да и только. Если бы… — Он хотел сказать: «Если бы это случилось вчера, на тебя бы надели немедленно наручники!» Но сегодня… он сам заключенный, да еще с такими обвинениями. Фраза повисла в воздухе.
Старик улыбнулся, глазки его заблестели.
— Что, не сладко в тюрьме, гражданин начальник? Спрячь свою гордость в карман и веди себя как следует.
— Ты знаешь меня?
Улыбка еще шире, глазки совсем пропали.
— Разве ты забыл, как приезжал на машине, проверял лагерь? Но большим людям не до таких мелочей! Пройдемте, начальник. Пора квалифицированному рабочему себя показать!
Видя, что разговаривать ни к чему, Гэ кое-как перевязал рану платком, отряхнул пыль с одежды и пошел из барака за стариком.
Скоро на нем была уже лагерная форма. На груди и спине красовались крупные иероглифы: «Исправление трудом».