Современная нидерландская новелла

Коллектив авторов

Как во сне, подумал он, в точности как во сне.

И это даже не удивило его.

Потом она позволила ему расчесать ее волосы. Гребень с легким потрескиванием рассекал черные, пахнущие медом волны.

У него немного закружилась голова. Она обернулась, с улыбкой наклонилась совсем близко — так, что ее аромат объял его со всех сторон, он жил в нем, — и поцеловала его в лоб своими мягкими губами.

Ошеломленный, он прильнул к ней. И она прижала его к себе так крепко, что на мгновение ему показалось, что он задохнется.

«Мне

больно», — хотел было он сказать, но знал, что это неправда, она должна прижать его к себе еще крепче, чтобы больше уже никогда и никуда не выпускать.

Наконец она отпустила его, но он не осмелился на нее взглянуть, словно этот взгляд мог сейчас разрушить что-то важное, возникшее между ними. Она тоже не смотрела на него, приводила свои волосы в порядок, закалывала их гребнями, потом взяла шубку, лежащую на стуле.

На этот раз она проводила его почти до дома, где еще горел свет.

— Вон там я живу, — показал он.

Она кивнула, не говоря ни слова. Потом обняла его. Чистый холодный запах ее шубки щекотал ноздри. На этот раз она не поцеловала его. Значит, это позволено, только когда они вдвоем, в ее комнате?

— До завтра, Себастьян.

— Да, до свидания.

Он знал, как ему будет трудно прийти к ней.

Когда он позвонил и оглянулся, она уже дошла частыми звонкими шагами до конца улицы. На углу она обернулась и помахала рукой.

А он даже не мог помахать в ответ: дверь открылась.

Пятница. Он робко выглянул из дверей школы. Во дворе у ворот ожидало несколько матерей. Ее среди них не было.

Он крадучись пошел вдоль боковой стены школьного здания, на ходу застегивая пальто и неся в себе тошнотворное чувство предательства, трусости и отчаяния.

Стена заканчивалась старой, облезлой дверью, которой почти никто не пользовался. Он открыл ее и очутился в узком проходе, с одной стороны ограниченном стеной с двумя дверьми (одна из них вела на угольный склад, вторая — в кладовую, где хранились старые книги и прочий хлам), а с другой стороны — низким забором, утыканным сверху осколками стекла. При известной ловкости через него можно было перелезть.

Он осторожно положил руки между острыми осколками, уперся в забор ногой и подтянулся. Одна нога — на неровных стеклянных зубцах, которые кое-где обломались и потеряли свою опасную остроту (судя по всему, ребята не раз лазили в этом месте через забор), другая нога — еще внизу, он прыгнул. Упав в траву на заброшенном пустыре за школой, он вскочил и побежал.

«Предатель», — отчетливо произнес голос в его голове.

«Нет, нет, совсем нет, тебя ждут родители», — сказал другой голос.

«Но зачем же ты тогда обещал?» — воскликнул первый голос.

«Тебе с самого начала не нужно было идти с ней, ты сам во всем виноват, ты влюбился в нее, — слышал он. — Гуляй лучше с Дориной, она ждет тебя, и она будет…»

«Неправда!» — возразил другой голос, и Себастьян спросил

себя, что же означает это «неправда».

Дома он увидел на столе перламутровую раковину.

Какое им до нее дело? Или они думают, что он ее украл? Дома была только приемная мать, и она сразу же спросила, где он взял раковину.

— Нашел, — соврал он.

— Где же?

— В парке.

— В парке?

— Да.

Она видела, что он говорит неправду и хочет скрыть, откуда взялась эта раковина. На переносице у нее появилась сердитая морщинка. Он вспомнил о вчерашнем вечере, когда опять поздно вернулся домой и приемный отец избил его так, что у него белела вся голова. Его отправили спать без ужина, и тогда ему захотелось есть, несмотря на то что у нее он ел пирожные и пил кока-колу.

— Где ты взял эту раковину? — опять спросила она.

— Мне ее подарили.

— Ты лжешь. Я не верю ни одному твоему слову. Ты лгун.

Она подняла руку, чтобы ударить его.

Но он опередил ее, схватил со стола раковину и помчался наверх в свою комнату. Она не стала его преследовать. Сидя на попоне, покрывающей кровать, под защитой пока еще надежных стен своей комнатки, сжимая в руках бесценное сокровище (ибо кто же подарит маленькому мальчику такую раковину — никто, только она и только ему), он ожидал возвращения приемного отца, когда его позовут обедать и когда он, вероятно, снова получит взбучку — на сей раз из-за раковины, ведь приемный отец тоже, наверное, думает, что он ее украл.

Снизу донеслось хлопанье дверей. Вопросительный голос приемной матери, немного медлительный, и в ответ глухое ворчание мужчины.

Шаги по лестнице. Он.

— Что тут еще случилось? — спросил он угрюмо.

Себастьян думал: «Раковина у меня уже четыре дня. Она видела ее еще утром в среду, когда убирала кровать. Почему же она тогда ничего о ней не сказала? Или, может быть, ему она сказала?»

Он никогда не мог понять поступков взрослых.

Приемной матери он сначала сказал, что нашел раковину, потом — что ее подарили. Теперь он не говорил ничего. Других объяснений не было. Он не мог ее купить, потому что даже не знал, существуют ли магазины, где продаются раковины; он, во всяком случае, таких магазинов не знал.

Мужчина ждал ответа. Но ответа не было.

— Ну ладно, в таком случае ты останешься здесь без обеда. Когда надумаешь, спустись вниз, тогда мы посмотрим.

Дверь захлопнулась.

Себастьян смотрел на раковину. Когда он поворачивал ее в густеющих сумерках своей комнатки, на ней появлялись новые краски и блики.

Он различал в них павлиньи хвосты и радугу.

Снизу время от времени доносились голоса приемных родителей. Конечно, они говорили о нем.

Он поставил раковину на ночной столик рядом с кроватью, на серебряную бумагу, которую никто не тронул.