Современная нидерландская новелла
Шрифт:
Она улыбнулась ему ободряюще и сказала:
— Ты не посидишь немножко со мной? Здесь так тихо, правда?
Было и правда тихо. Только ветер шевелил пожухлые листья на земле и почти столь же иссохшие листья на деревьях и кустах.
Он кивнул и посмотрел на ее затянутые в черную кожу перчаток руки, которые она опустила на колени, словно хотела уступить ему место рядом. Но она сидела посередине скамейки, и с обеих сторон, даже с той, где лежала ее маленькая сумочка, было достаточно места для двоих. К горлу мальчика подступил комок, и он поспешно сглотнул, прежде чем сесть на скамейку. Его ноги
Она повернула к нему лицо и улыбнулась, словно была с ним давно знакома и знала все его тайны: и тайну о Дорине и ее портфеле, и о сегодняшнем дне тоже — о том, как он разорвал листок с неправильно решенными задачками, испещренный красными линиями и кружками.
От ее лица исходил запах, напомнивший ему вкус меда, сладкий и обволакивающий. Он ощутил легкое головокружение.
Ему захотелось прижаться к пушистому меху ее шубки. Чтобы лучше почувствовать этот запах — запах больших желтых и лиловых цветов. Их чашечки всегда полны нежной пыльцы, а если притронуться к внутренней стороне лепестков, пальцы окрашиваются в желтый цвет.
— Как тебя зовут? — спросила она и посмотрела на него большими теплыми глазами.
Мальчик был более или менее уверен, что она знает его имя, и не ожидал такого вопроса, но потом подумал: конечно, откуда ей, молодой незнакомой женщине, сидящей в полном одиночестве на парковой скамейке, знать его имя. Хотя все остальное было ей известно: например, как на прошлой неделе он прогулял последние уроки и отправился на загородный пляж, где собирал причудливо изогнутые ракушки и птичьи скелеты, которые хранил в большом шкафу у себя в комнате, среди деталей конструктора и фотографий кинозвезд.
— Себастьян, — ответил он робко.
— Себастьян, — повторила она, словно пробуя на вкус его имя своими красивыми яркими губами, которые, как две половинки тропической раковины, точно подходили друг к другу. — Ну что, Себастьян, будем друзьями?
Он кивнул и заболтал ногами.
Она посмотрела на них.
— Сколько тебе лет? — спросила она снова.
— Отгадайте, — сказал он, усмехнувшись. Он почувствовал, что сказал это ни к селу ни к городу, но она на это не рассердится. Ее взгляд скользнул по его маленькому детскому телу, синему свитеру и брючкам цвета хаки. Он перестал болтать ногами.
— Шесть, — сказала она.
— Нет, — ответил он, — семь. — В его голосе не прозвучало торжества, которое он испытал бы, если бы кто-нибудь другой неправильно угадал его возраст.
— Тебе не показалось странным, что я вот так совсем одна сижу здесь на скамейке?
— Нет, — сказал он и снова задумался. На переносице появилась маленькая морщинка. Она всегда появлялась, когда он чего-то не понимал или глубоко задумывался. «Наш профессор опять задумался», — заметил однажды учитель, когда Себастьян после долгих раздумий так и не смог решить пример, записанный на доске. Класс засмеялся, а учитель, свирепо кроша мелом, написал на черной школьной доске ответ — большой ноль — и тотчас двумя штрихами — вертикальным там, где должен быть нос, и горизонтальным на месте рта — преобразил его в человеческое лицо, которое глупо уставилось на Себастьяна.
Сразу после этого прозвенел звонок.
— Ты часто
— Иногда, — ответил он.
Она коснулась его маленькой не очень-то чистой руки затянутыми в перчатку пальцами, которые показались ему теплыми и гладкими. Он снова подумал о том, каким теплом и ароматом охватило бы его, если бы он смог прижаться головой к ее шубке.
Она провела указательным пальцем по тыльной стороне его руки. Руки у него были грязные, как всегда после школы. Где только он успевал их вымазать? «Вымой сначала руки», — говорила ему приемная мать, когда он, придя домой, просил у нее бутерброд.
Он опять посмотрел на ее улыбающиеся глаза и рот.
Она ничего не сказала о его грязных руках. Только сжала его пальцы и сразу же их отпустила, он даже не успел вскрикнуть от боли.
— Ты испугался? — спросила она. — Тебя легко испугать?
Он хотел было сказать «мне больно», но промолчал и вместо этого сказал:
— Я хочу есть.
Дама сняла перчатки. На длинных белых пальцах, которые открыли сумочку, не было ни одного кольца. От сумочки и рук исходил тот же самый запах, что и от лица и волос, только был он на этот раз более дурманящим и крепким. В сумочке лежали какие-то блестящие предметы, пудреница, связка ключей, среди которых виднелись совсем маленькие. И плитка шоколада. Она сорвала с нее обертку, развернула серебряную бумагу и подала ему всю плитку.
— Спасибо, — пробормотал он смущенно. О том, что хочет есть, он сказал не потому, что был действительно голоден. Должно быть, это вырвалось у него от внезапного чувства страха, потому что он вспомнил о доме, где его уже несколько часов ждали приемные родители, не знавшие, куда он запропастился.
Она разгладила серебряную бумагу и щелкнула по ней пальцем. Бумага тихо зазвенела. Мальчик спросил, можно ли ему взять бумагу.
— А что ты будешь с ней делать? — полюбопытствовала она. — Мне бы хотелось больше знать о тебе. Ты собираешь серебряную бумагу?
Он рассказал, что хранит серебряную бумагу между страницами книг и, когда она становится совсем гладкой, смотрит на нее, а иногда подносит к уху и слушает, как она звенит. Ему нравится этот звон.
— Да, — сказала она, — мне тоже нравится этот звук. Я тоже иногда его слушаю.
Они шли по освещенной центральной улице. Влажно блестел асфальт. Время от времени, когда тротуар становился слишком узким для них двоих, мальчик сходил на мостовую. Но и тогда она не отпускала его руки.
Иногда она рассматривала себя в неосвещенных витринах. А один раз остановилась поправить волосы. Мальчик ждал. Она подняла воротник шубки, которая в электрическом свете блестела, как вода. Воротник был высокий и наполовину скрывал ее лицо.
Себастьян начал зябнуть.
Наступил вечер, и на улице было мало народу — несколько человек перед витринами магазинов и мальчишки, бешено гоняющие на велосипедах и что-то кричащие друг другу.
Теперь мы должны свернуть на эту улицу, с уверенностью подумал Себастьян.
Они были совсем недалеко от школы.
Но дама не повернула, и они продолжали идти по освещенному желтыми и красными огнями туннелю центральной улицы.
— Мне нужно на эту улицу, — показал мальчик. — Так мы идем неправильно.