Современные болгарские повести
Шрифт:
Из бани бабушка возвращалась ровно через три часа, хотя никогда не глядела на часы, будто не ведала об их существовании. Она и в самом деле была единственным известным мне человеком, который словно бы носил время в себе самом. Домой она возвращалась свежая, розовая, с двумя еще теплыми сдобными булочками за пазухой. Не знаю, как их пекли в те времена в Пловдиве — сейчас таких нет, — но мне казалось, что вкус у них как у просвирок, небесный. Даже брат, несмотря на все свои фокусы, уничтожал их с удовольствием.
И как раз во время одного из таких банных походов с бабушкой случилась беда — она сломала ногу. Поскользнулась
Она и вправду надолго застряла в этой проклятой больнице. Дважды в неделю мы ходили ее навещать — то с отцом, то с мамой. Но у меня было чувство, что рада она только мне, на других бабушка почти не глядела. Клала, как обычно, руку на мою твердую голову, черные, как вишни, глаза еле заметно улыбались. Потом расспрашивала меня о моих школьных делах. Дела эти шли неплохо, я очень легко научился читать, только с арифметикой не все ладилось. Я и до сих пор не очень твердо знаю, сколько будет семью восемь.
— Учись, учись, — назидательно говорила мне бабушка. — Из тебя большой человек получится.
Отец скептически усмехался, но не спорил. В те времена было не принято спорить с родителями, тем более им противоречить. Сам он в меня ни капельки не верил. И с полным правом. Первый класс начальной школы я закончил на четверки, и это привело отца в отчаянье… Мой брат Йордан никогда не получал меньше шести. При этом он вовсе не был зубрилой, чаще вертелся перед зеркалом, чем сидел над учебником, — тут он был весь в отца. Разве мог я равняться с ним, белолицым, красивым, как отец и, конечно же, как дедушка Манол. А я был самый обыкновенный растяпа, черноклювый, словно только что вылупившийся галчонок. По-настоящему именно его должны были назвать именем деда Манола, но отец в сладостном ожидании наследства предпочел назвать первенца в честь тестя. Мог ли он знать, что тот всю свою мельницу обратит в жетоны, которые за одну неделю растают в игорном доме Висбадена.
Вот тогда-то, в конце апреля, и произошло событие, о котором я никогда не забуду. Мы с отцом, как всегда, пришли в больницу и застали бабушку как-то по-особому возбужденной и беспокойной. Не дав нам переступить порог и поздороваться, она заявила:
— Делчо, немедленно забери меня отсюда… К ужину я должна быть дома.
— Почему? — удивился отец.
— Так нужно! — строго ответила она.
— Но это же не от меня зависит, — встревожился отец. — Нужно спросить главного врача.
И тут же вышел. На этот раз бабушка на меня почти не глядела, чувствовалось, что она сильно встревожена. До этого я думал, что сам сатана не смог бы вывести ее из равновесия. Через полчаса отец вернулся крайне озабоченный.
— Не разрешают, мама. Врач категорически запретил. Говорит, можешь остаться хромой на всю жизнь.
Теперь я знаю, что он лгал. Просто не нашел врача, который мог бы дать разрешение на выписку. А сам он был не из тех, которые делают что-либо на свой страх и риск, не было в нем нужной силы. Бабушка словно почувствовала это.
— Как был ты всю жизнь недотепой, так и помрешь, — презрительно бросила она.
Отец побагровел, казалось, он вот-вот лопнет.
— Но почему? — почти закричал он, срываясь на визг. —
Бабушка секунду колебалась, потом тихонько сказала:
— Наклонись!.. Не заставляй меня кричать… — и торопливо оглянулась. В палате лежали еще две женщины, правда достаточно далеко.
— Завтра будет землетрясение! — прошептала бабушка. — И как раз над нами обрушится потолок.
Каким послушным сыном ни был мой отец, но тут он пришел чуть ли не в ярость.
— Да ты думаешь, что говоришь? — рявкнул он. — Кто может предсказать землетрясение? Никто, понимаешь, никто!.. Даже сам господь бог, спустись он с неба!
Я не мог не видеть, что бабушкин взгляд исполнился бесконечным презрением.
— Уходи! — сухо проговорила она. — Не дождаться, видно, от тебя толку.
Отец подпрыгнул как ужаленный и бросился вон из палаты, но тут я, неожиданно для самого себя, неудержимо разрыдался.
— Бабуля! Милая бабуля! Я хочу остаться с тобой!
Бабушкино лицо словно бы осветилось. Обеими руками она взяла мою голову и нежно поцеловала в худую щеку. В первый и последний раз. Впрочем, нет. Второй раз она поцеловала меня, когда я уходил в армию. Но это был совсем другой поцелуй, совсем, совсем другой.
— Ты мое дитятко! Один ты, ты! — почти всхлипнула она. — Бабушка никогда тебя не забудет.
Но это продолжалось одно мгновенье. Лицо ее опять стало замкнутым и строгим, как всегда.
— Слушай, Манол, слушай, мой мальчик. У вас ведь каникулы? Завтра не сиди дома. Собери ребятишек и уходите подальше в луга — щеглов половите, синиц.
— Хорошо, бабушка.
— Обещаешь?
— Обещаю, — ответил я.
Она смотрела на меня, черты ее строгого лица постепенно смягчились. Во взгляде появилась тень сдержанной нежности.
— Ну, а теперь ступай! — сказала она. — Ты не в отца. Если пообещал, сделаешь.
На следующее утро мы отправились ловить птиц. Ушли рано, еще по росе. Я совсем забыл об этом дурацком землетрясении, помнил только о данном бабушке слове. С тех пор как она у нас поселилась, я перестал разносить кофе — отец нанял мальчика. Теперь я был свободен, как большинство детей, и мог ходить, куда мне вздумается. Охота на птиц — занятно невероятно увлекательное, за ним я забывал о времени. Вот и на этот раз мы взяли свои сети и силки и, возбужденные, отправились «в экспедицию», как говорил Крумчо, наш предводитель. То чудное, ясное, свежее утро останется в моей памяти на всю жизнь. Нет ничего прекраснее дней, прожитых нами в детстве. Нет прекраснее облаков, зеленее верб, спокойнее задумчиво застывших в дремоте заводей. И не может быть ничего красивее птиц под жарким летним небом, с голосами чище этого самого неба — маленьких, как орешки, теплых, трепещущих в наших жестоких ладонях.
Мы укрылись за небольшим пригорком, парила нагретая земля, тихонько кололи нас сухие летние травы. Крумчо держал конец веревки, мы ему только ассистировали. Щеглы беззаботно щебетали рядом с силками, распушив перья, купались в пыли, весело поклевывали что-то, но к сети не подходили. Мы знали, что они не выдержат и в конце концов попадут в ловушку. Только нужно набраться терпения и ждать. И все вокруг ждало вместе с нами — небо, кусты терновника и боярышника, — все затаилось и, может быть, веселилось вместе с нами.