Современные болгарские повести
Шрифт:
Внезапно птицы на секунду затихли и вдруг с громким криком взлетели вверх.
И случилось то, что должно было случиться. Земля под нами вдруг прогнулась, как живая, потом качнулась так сильно и резко, словно мы сидели на спине гигантского буйвола, стряхивающего с себя грязь и надоедливых насекомых. Воздух сгустился и, словно прозрачное желе, задрожал перед нашими глазами. Какой-то непонятный, доселе не испытанный ужас оледенил мою душу. Я даже не решился вскочить, как другие, просто лежал и ждал, что земля меня поглотит. Помню только, как с поля взлетела, хрипло каркая, стая ворон. Небо совсем почернело от них. Трудно
Затем все стихло, воздух снова приобрел хрустальную прозрачность. Только небо было по-прежнему черно от птиц. Да еще какой-то запоздавший в панике уж, как слепой, стремительно проскользнул рядом с нами. Оцепенение исчезло так же внезапно, как и налетело, я закричал:
— Бабушка!
И не дожидаясь остальных, со всех ног бросился домой. Я бежал, пока город не появился у меня перед глазами — все такой же целый и невредимый, словно ничего не случилось. Невредимый, но мертвый, как будто в нем не осталось живой души. Готовый ко всему, я бессознательно умерил шаг.
А за это время случилось вот что.
Толчок застал отца в кофейне. Повалились полки, задребезжали чашки и блюдца. Банка постного сахара, словно бомба, грохнулась об пол. Но отец даже не успел испугаться. Да и в городе, наверное, было не так страшно, как в поле. Там под ногами колебалась сама основа нашего существования — вечно неподвижная твердь. Отец бросил все и помчался в больницу, он был не столько поражен, сколько испуган — боялся за бабушку. Добежал до больницы, и тут у него подкосились ноги. Стены здания были все в трещинах, крыша кое-где провалилась, действительно провалилась. Во дворе царила паника. На брошенных прямо на землю матрацах лежали больные, между ними сновали перепуганные врачи и сестры. Все ходили растерянные, никто не знал, что еще можно сделать. Разве что приготовиться к новому толчку. Отец бросился к полуразрушенной лестнице.
Возможно, это был самый доблестный поступок в его жизни. Не знаю, что он делал на фронте — об этом он не любил говорить. Я слышал только, что он был унтер-офицером пулеметной роты, и знал, что орденов у него нет. Но в тот раз он и в самом деле вел себя достойно. С трудом пробрался на второй этаж, там все было усыпано битым стеклом, штукатуркой, обломками кирпичей. Кое-где валялись рухнувшие стропила. Отец был словно в лихорадке — он уже почти не верил, что бабушка уцелела. С замирающим сердцем добрался он наконец до ее палаты. Дверь не поддавалась — настолько все кругом было завалено обломками. Тогда он просто опрокинул ее, выворотив петли.
Он вошел. И сразу же встретился с круглыми, мрачно-пронзительными глазами матери. Как она и предсказывала, потолок действительно рухнул. Две другие кровати были засыпаны битым кирпичом и штукатуркой. К счастью, обе женщины успели убежать.
— Мама! — радостно крикнул отец. — Ты жива?
— Жива, сынок, — кротко ответила бабушка.
Разминувшись со смертью, люди всегда становятся добрее и мягче.
— Не бойся, сейчас я тебя вынесу.
— Я не боюсь, — ответила она. — Что было, то прошло.
Но отец взял ее на руки и вынес. Человек он был крепкий, ухоженный, хорошо питался. Так что вынести бабушку ему было нетрудно. Как раз в это время я вернулся домой. Дом уцелел, только на стенах появилось несколько трещин. Мать обалделой курицей металась
— Я ж тебе говорила, дитятко! — сказала она. — На воле-то оно лучше всего…
— Там тоже было очень страшно, бабушка! — ответил я.
Вы, конечно, догадываетесь, что странное предсказание бабушки меня не удивило. Я готов был ожидать от нее и не такого. Дети живут в мире чудес, и порой их воображаемый мир гораздо сильней реального. В этом мире то и дело происходят чудеса, ребенок придумывает их каждую минуту и часто глубоко в них верит. Родители тревожатся, подозревают, что у ребенка не все в порядке с психикой, даже показывают его врачам. А эта жажда чудес так же стара, как, наверное, сама человеческая душа. У ней, одинокой, беспомощной среди могучих стихий природы, словно бы и нет другого выхода.
Бабушка жила в своей комнатке очень уединенно, так что видеть ее мне доводилось довольно редко — главным образом, во время обеда. Позвать ее обычно посылали меня. Робко постучавшись, я входил в комнату и всегда заставал бабушку в той самой позе, в какой увидел впервые, — сидит на кровати, ноги едва достают до пола. Ее неподвижный и чуть отрешенный взгляд был обычно устремлен на голую стену. Окликнув ее, я всегда чувствовал, что она возвращается откуда-то очень издалека, из каких-то таких краев, куда, быть может, никогда не ступала нога человека. И должно было пройти немало лет, прежде чем я понял, что бабушка возвращается из своего прошлого. Мгновение за мгновеньем, день за днем она снова и снова переживала все, что случилось с ней в те давние годы. Это было ее единственной утехой и упованием. Ведь у нее и вправду не было никакой другой жизни, кроме той, что она провела рядом с дедом. То было время, когда люди не имели ничего, кроме самих себя. Сейчас в бессонные свои ночи я часто думаю, что, может быть, так оно и естественней. Кто выиграл от перемен, кто потерял?
И все же настал день, когда я нашел в себе силы спросить:
— Скажи, бабушка, как ты догадалась о землетрясении?
Она окинула меня долгим беспокойным взглядом.
— Словами этого не скажешь, дитятко… Будто вдруг вспоминаешь что-то… Чего еще не было.
Нет, такой ответ меня явно не устраивал. Ведь я рассчитывал, что она вот-вот откроет мне какую-то важную тайну. И эта тайна сделает меня умнее и сильней всех людей.
— Это в первый раз с тобой такое случилось? И в последний?
— Нет, бывало и раньше. Будто во сне. После того, как убили твоего дедушку.
Увидев мое огорченное лицо, она добавила:
— Ни к чему тебе знать, дитятко, что может случиться. Только страху наберешься.
Да, наверное, бабушка была права. Для себя. Но не для меня. Все-таки не вредно знать, когда случится землетрясение или какой-нибудь кирпич решит свалиться тебе на голову. Ведь так и смерть можно обойти сторонкой. Поколебавшись, я высказал ей все это.
— Как раз это-то и невозможно, сынок. Не может человек свою смерть увидеть! — ответила она.