Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
— Я опасался, что именно сегодня... в это время, здесь...
— Так вот, пан доктор, — заявил Эрих Мурш почти весело, — по-моему, вы можете быть совершенно спокойны. Сегодня вечером она в безопасности.
— Ты уверен?
Эрих Мурш покачал головой, все еще удивляясь.
— Ну и чертенок... В чем она была, когда приехала? В юбке с разрезом, да? И блузка вроде балахона, да?
— Да, а какое это...
Эрих Мурш улыбнулся:
— Вот чертенок! Но она в безопасности, —
У пана Прушека, пока он говорил, на тощей шее все время двигался кадык.
— Уважаемая, — тянул он, почесывая морщинистый лоб, а глаза его жадно следили за доктором Медеком, наливавшим коньяк, — вы великолепная хозяйка. — Он поспешно взял веснушчатой рукой вилку и стал накладывать на тарелку ветчину и салями.
Медека охватило желание ударить по этой руке.
— В этих условиях — мы ведь снимаем квартиру — мы стараемся делать все, что в наших силах, — засмеялась Медекова. — Здесь прекрасно, я так люблю ездить сюда.
Доктору Медеку хотелось высыпать ей за декольте маринованные грибы, которые она принялась жадно поглощать, вечно голодная в своем безумном страхе располнеть, хотя ей это никогда, сколько он ее помнил, не грозило.
— Пардон. — Прушек наконец вспомнил, что он тоже человек воспитанный. — Что вам положить, мадам?
— Благодарю. Знаете, стоит мне несколько дней есть нормально, и я моментально толстею. Правда, Яромир?
Доктор Медек с усмешкой кивнул: сколько он ее знал — то есть добрых пятнадцать лет, — она всегда гремела костями.
Желание избавиться от нее было мучительно и неотступно.
— Пан Прушек, — сказал он, — я не совсем уверен, заключим ли мы сделку. — Он попытался засмеяться, но не сумел. — Жена везла вас сюда в такую даль...
— Поездка была очень приятная, — ответил ловкий торговец. — У меня уже все подготовлено. Сегодня на продаже таких вещей не прогадаешь. А по старой дружбе я вас заверяю, что в моих руках...
Медек перебил его:
— Все понятно. Только я сомневаюсь, не преждевременна ли эта продажа... а может быть, и излишня, — добавил он после недолгого размышления.
— Яромир, ты же знаешь... — начала она.
Лиса Прушек счел это заранее условленной игрой и спокойно поглощал влашский салат.
— Я повторяю, — произнес доктор Медек, несколько повысив голос, — что мы должны изменить решение сейчас, именно сейчас!
— Я была здесь вчера, а пан Прушек столь любезно приехал сюда и...
Прушек поднял руки, и немного салата упало с его губ на тарелку.
— Ну конечно, — бормотал он с набитым ртом, копаясь свободной рукой в портфеле. — Вот список
Медек взял бумагу и углубился в ее изучение. В сущности, это был список самых ценных и самых дорогих его сердцу картин. Автор, название, проставленная карандашом цена.
Медек наморщил лоб и, казалось, сосредоточился. Сощурил глаза, но видел лишь разноцветные круги, а между ними — прыгающий кадык.
Он отложил бумагу.
— Гм... Осенью, пан Прушек, я приеду в Прагу. Тогда мы наверняка договоримся.
Прушек от удивления закашлялся, и Медекова решительно схватила бумагу.
— Предварительно я дала согласие.
— Предварительно. Разумеется, — сказал Медек, — предварительно.
— Вы считаете, — наконец выдавил из себя Прушек, — мое предложение неприемлемым, а цены недостаточно джентльменскими?
— О нет, даже чрезмерно джентльменскими, — ответил доктор Медек. — Не сомневайтесь.
Пани Медекова схватила рюмку с коньяком и выпила ее одним духом.
— Послушай, — обратился к ней доктор Медек, — ты ведь поведешь машину, верно?
— Одна рюмка коньяку... К тому же я еще поем. Дело решенное, в общем, мы согласны. — Она под столом пнула Медека так, что тот стиснул зубы от боли. — Мы можем подписать бумаги, а потом часок просто посидим поболтаем.
Прушек сложился пополам над портфелем и достал бумаги.
Она поставила свою подпись ручкой с золотым пером.
Положила бумаги перед доктором Яромиром Медеком, сунула ему ручку и красным ногтем точно указала, где ему подписаться.
Он сделал это будто во сне.
Потом взял бутылку с коньяком...
В зарослях тростника на пруду лягушки не квакали, а орали. В аллее было темно, на старой мельнице светилось, ничего не освещая, словно светлячок, окно.
К стволу одного из каштанов, слегка нависших над водой, прислонилась девушка в майке, худенькая, узкоплечая. Она обнимала длинноволосого юношу.
Дерево было полно понимания, а листва его ласково шумела.
Юноша и девушка очень долго молчали. Очень долго.
— Пойдем, — наконец зашептала она. — Ужасно темно. И ужасно поздно.
— Еще минутку... Мы же в два счета будем дома... У меня есть ключ от ворот.
— Нам нельзя через парк, Мартин.
— Почему? Спокойно пройдем. Они наверняка у Рамбоусека. Ну до чего дотошные... — продолжал длинноволосый Мартин Калаб. — Притащили прожекторы и елозили под его окнами...
— Я боюсь...
— Чего?
— Ты же знаешь...
Он помолчал. А потом сказал уверенно, тоном храбреца: