Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
— Сядь, — сказал Бонди, — хотя, впрочем, я не собираюсь переубеждать тебя. Просто ты хотел слышать правду.
Я снова сел.
— Спасибо, — с иронией сказал Бонди. — Этот заграничный контракт, естественно, заключал я. Ради Зузаны. Чтобы ей помочь. Но только я думал, что это и впрямь будут концерты, выступления… а не пение в баре! А именно так все и обернулось. Это я и объяснял Зузане в Либерце в тот вечер. И она пообещала, что послушается меня и аннулирует свою подпись. Так она в понедельник и поступила.
— Менеджер-филантроп, —
Бонди сделал обиженное лицо:
— Деньги сюда, пожалуйста, не впутывай. Но могу тебя заверить, что Зузана вовсе не хотела отказываться от контракта, хотя я и сказал ей, какая гадость ее ждет.
— И я должен тебе верить?
— Да, — сказал Бонди, — я откровенен. Добрый дядюшка Бонди повел себя как филантроп.
30
Перед кинотеатром никого не было. А я вышел из трамвая около статуи святого Вацлава в двадцать семь минут шестого. Я разозлился. Скорее всего, потому, что обманул самого себя. Закурив, я стал рассматривать кинорекламу. Что хоть идет? Оказалось, французский фильм, экранизация какого-то детектива с парадоксальным названием «Без мотива». Могу ли я верить Бонди? Может, нужно было позвонить капитану Грешному и все ему рассказать? Не лгал ли мне Бонди, был ли он действительно откровенен?
Без двадцати шесть я докурил сигарету. Ждать дольше явно не имело смысла. Все билеты проданы, около касс толпилось еще немало желающих. Может, Яна пошутила. Может, вчера у нее никаких билетов еще не было и она сказала мне о кино просто так. Только потому, что я собирался сбежать из кондитерской.
— Какой ты милый!
Я обернулся. Она вовсе не выглядела запыхавшейся. На ней была короткая белая шубка.
— Ты не слишком рано? — раздраженно спросил я и показал ей на часы. Она вытащила из сумки билеты. Мы молча прошли через вестибюль. Места наши были на балконе, да еще и в Последнем ряду. Двое влюбленных, усмехнулся я. Навязанные этой веснушчатой девушкой правила игры просто приводили меня в отчаяние.
Когда мы проходили мимо буфета, я не удержался:
— Тебе мороженого или леденцов?
Она молча взглянула на меня, и я осекся: у нее в глазах стояли слезы.
— Извини, — пробормотал я.
Наши места были в середине, и нам пришлось ждать конца документального фильма. Журнал уже показали, а этот фильм рассказывал о каком-то затерявшемся возле Австралии островном рае.
Я попытался успокаивающе положить Яне руку на плечо, но она вывернулась и стала искать что-то в сумочке.
Наконец зажегся свет, и я заметил, что Яна уже успела надеть очки. Мы уселись.
— В очках ты выглядишь совершенно по-другому, — примирительно заметил я.
— Еще противнее, да?
Руки она сложила на коленях, села неестественно прямо и стала мять в пальцах платочек. Она и раньше тайком утирала им слезинки, но все было бесполезно. Глаза у нее
— Я думал, — тихо сказал я, — что это детектив. Но, наверное, нам покажут мелодраму… Раз ты заранее плачешь… Ты это уже видела, да?
Свет снова погас. Пока шли титры, я украдкой попытался взять девушку за руку. Она не сопротивлялась. Но ее рука лежала в моей холодная и мертвая. Я быстро отпустил ее.
— И вовсе ты не стала противнее в этих очках, — прошептал я, — они тебе, кстати, идут.
Она ничего не ответила. И мы, невзирая на места в последнем ряду балкона и на поведение некоторых парочек, сидевших рядом с нами, стали смотреть фильм. Что касается меня, то мне он понравился. Когда фильм кончился, то нам — благодаря удобным местам в середине — пришлось выстоять длинную очередь в гардеробе.
— Ты сердишься? — спросил я.
Яна покачала головой.
— Мне только неприятно, что…
Она не договорила и передернула плечами.
Мы с ней составляли исключение, потому что в очереди стояли в основном мужчины, а женщины ждали в сторонке у зеркал, где прихорашивались или с вызовом зевали. Семейные и влюбленные пары. Она стояла рядом со мной.
— Что тебе неприятно?
— Ты вчера тоже опоздал. И больше, чем я… — сказала она с упреком.
— Ладно, — примирительно ответил я. Но прикоснуться к ней уже не решился.
Я помог Яне одеться, и мы вышли на улицу. Я закурил. Курю я вообще-то не много, но после кино меня всегда тянет к сигарете. Прохожие торопились на трамваи и на ужин. Было около восьми.
— Что дальше? — спросил я.
Она так и сжалась в своей шубке.
— Что же еще… Мне очень жаль, что я опоздала… Ну, пока.
Быстро сунув мне руку, она пошла на остановку.
— Подожди!
Она даже не оглянулась и продолжала идти. Мне пришлось догнать ее.
— Я так обидел тебя?
— Я не сержусь, — сказала Яна, — и оставь меня. Я еду домой, я…
— Ты торопишься? — спросил я. — Но ведь еще не очень поздно… Восемь. Ты что, к восьми должна быть дома?
— Это зависит от того, — строго сказала Яна, — с кем я и где, понимаешь?
С меня было достаточно. Не хотелось больше играть роль жестокого обидчика.
— Ах, вот как? — сказал я. — Родители, значит, отпускают тебя гулять хоть на всю ночь, но с условием, что кто-нибудь надает тебе в «Ротонде» пощечин, так ведь получается?
Она рванулась к подъезжающему трамваю, но я схватил ее за руку.
— Пусти. Больно!
Как только трамвай отъехал, я ее отпустил.
— Уй, — сказала она с досадой, растирая запястье. — Ты что, псих?
— Не знаю, — сказал я, — мне еще этого никто не говорил. Но если хочешь, могу на эту тему подумать. — Я усмехнулся.
— Вчера было холодно тебе, а сегодня мне. Пойдем со мной, может, я и расскажу кое-что об этом. Но не здесь, здесь дует.
— А где? — спросила она осторожно.