Современный грузинский рассказ

Думбадзе Нодар Владимирович

В этот раз пропустите нас во главу стола, стройненькие и воздушные. Позвольте и нам разок высказаться!..

Не знаю, когда в ту ночь улетела сова. И гукала ли она, сидя на старом тутовом дереве…

Перевод А. Эбаноидзе.

КРАСАВИЦА

— Э, нет, так не пойдет, мы — садзериановские, волки ущелья, у нас от третьего не отбояришься.

Третий, как водится, потянул за собой четвертый. «Так и перебрать недолго, бог троицу любит», — Датико отрезал окорока, положил на кусок хлеба, целиком отправил в рот и, широко шагая, пошел к коню. Дойдя до него, обернулся, продевая руку в ременную петлю плети:

— Там желтинник попадется

вам, высокий такой, смотрите, не попортьте.

«Волки ущелья» тоже потянулись из-за стола. Рябой Шалико выщипывал репейник из брючины, Андриа, держа стакан на весу, подбивал криворотого парня лить туда водку из кувшина. Налили, перелили — ух-ху-хо! — Андриа засеменил к Датико, стараясь хоть сейчас не расплескать. Датико отвязал коня, закинул за холку уздечку и легко вскочил в седло. Конь, ощутив тяжесть седока, вознамерился было рвануться, но Датико осадил его, и тот, уминая копытами траву, прошелся кругом. Шатающийся Андриа высоко поднимал стакан, опасливо сторонясь коня.

— Всего один, Датико, последний, за курдгелаурскую молодку!

Никто и знать-то не знал, что это за курдгелаурская молодка, в честь которой они, кухельские забияки, должны выпить венчальную здравицу. Датико сердечно улыбнулся, душа, дескать, не принимает, и снова попросил:

— Вы уж не огорчайте меня, ребята!

— Мы же не младенцы, Датико!

— Ладно, сами понимаете! — ударил пятками коня и направил по тропе.

Некоторое время ехал, пригнувшись к самой луке, — разросшиеся ветви нависали над просекой, потом они разошлись, открывая небо. Конь с ходу взял подъем, зацокал по гребню горы, забрал влево, переступил пару раз, словно разминался, и остановился: нет, не Датико придержал его, сам остановился. Сейчас силуэт коня и всадника как будто колебался на фоне мглистого небосвода.

Внизу, за обвалом каменных глыб, заросших грабником, можжевельником и мелкорослым дубняком, струилась по камням чистая зеленоватая река, и от этой реки до хребта противоположной горы, вернее, от этой до той горы лежала обширная котловина, заполненная прозрачным сентябрьским воздухом и теплыми лучами солнца. Стрекозы не шуршали в неподвижном воздухе, шум реки не поднимался сюда. «Не божий ли это сон?» — вслух подумал Датико, покручивая плетью, конь звякнул подковой о камень и, напрягая ноги, пошел вниз.

Всадник в черной рубахе, на прекрасном коне, успевший трижды приложиться к водке, ощущал себя хозяином этого мира и блаженно напевал, спускаясь по склону:

Гей ты, ворон ненасытный, Подавись моим ты прахом. Мне ль тебя бояться, падаль, Лучше ты умри со страху.

На склоне припекало. На горячих камнях нежились серые горные ящерицы, которые, оглядываясь, ускользали прочь, едва конь приближался к ним. Раздувая ноздри, бежал конь прямо туда, где что-нибудь привлекало его, то ли ящерицы, то ли их стремительное движение, и встревоженно фыркал. Вскоре послышался шум воды. «Выйду на берег и напою», — решил Датико. Запруженная река негромко плескалась. Отсюда чувствовалось, что по весне голыши обросли слизью, и вода мягко перекатывалась по ним. Ему и самому захотелось напиться. Когда миновали крутояр, Датико свернул коня с тропы, остановил перед утесом, спешился и, ведя коня в поводу, вышел к прозрачному ерику. Конь даже не посмотрел на воду. Датико, успевший хорошо изучить его норов, сел на валун, снял шапку и, зачерпнув ладонью воды, намочил волосы и обтер лицо.

Он сидел и улыбался. И вчера, и на прошлой неделе обходил эти места, но сейчас любовался ими, словно вернулся после долгой отлучки. Ему казалось, что природа, как он сам, пребывает в блаженной отрешенности, сладко щурится, и в жилах ее так же мягко и истомно пульсирует подогретая выпивкой кровь.

Он собирался еще раз нагнуться к воде, как снизу на тот берег поднялась черная парадная «Волга». Земля, словно морская гладь, покачивала машину, бережно приподнимая и столь же бережно опуская ее. У самой воды машина затормозила. Из

нее вышли четверо, длинные и плоские, как тени, кабы не их чересчур пестрая одежда. Датико тотчас же догадался, что одна из них — женщина. Догадался, присмотревшись, как она стоит, догадался по какому-то необычному свету, исходившему от нее, хотя она тоже вырядилась в брюки. Несколько разойдясь, приезжие нагибались, разводили руками, временами обрывки слов долетали до Датико. Потом они снова убрались в машину. Машина тронулась, держась вверх по течению. Журчанье воды заглушало рокот мотора, «Волга» беззвучно ползла по берегу. Они проехали прямо против Датико. Здесь река сворачивала. С той стороны в нее впадал узкий рукав, и в месте слияния крутился искрящийся водоворот. Тут все четверо снова вылезли. Одна из них была женщиной, стройной, лучезарной женщиной. Они переговаривались, смеясь. «Купаться приехали… Интересно, и девушка будет купаться?.. А, и она тоже?..»

Конь уже напился и, вытягивая опущенную шею, щипал пробившуюся между камнями траву. «Хоть бы одним глазком поглядеть на нее…» Женщина обернулась в сторону Датико, потянулась, откинула со лба золотистые, озаренные солнцем волосы, как-то очень мягко нагнулась, подняла камешек и бросила в воду. Парни погрозили ей. Она засмеялась и отступила на несколько шагов. Волосы снова упали на лицо, они отражали солнечный свет и были изумительны, эти волосы, настоящий ореол. «Истинно, русалка, как говаривали в старину, — залюбовался Датико. — Однако мне пора. Разок бы взглянуть на нее, потом и умереть не жалко…» Сами собой пришли на память стихи: «Только раз вздохнул я, трижды… трижды вздрогнула земля». Он протянул руку и погладил коня по ушам. Конь фыркнул, тыча губами в грудь Датико. «Что, и тебе неохота уходить?» Он оглянулся напоследок, конечно же, на девушку. «Что такое?» Парни уже разделись и сидели на корточках, возясь с каким-то предметом. «Никак динамит ладят бросать?» — словно током ударило Датико. Он быстро отвел коня к утесу, намотал уздечку на корень трухлявого осинового комля, принесенного рекой, подтянул голенища, сложил плеть вдвое и направился к водовороту. Парни встали. Один в самом деле держал динамитный брикет, а двое остальных, наставляя его, постепенно отступали. Чуть дальше, позади их, словно факел, светилась та женщина. Датико подошел к водовороту и, махая плетью, крикнул:

— Не бросай!

Парень не расслышал, шагнул к воде, вынул изо рта папиросу и, повернувшись ухом к Датико, спросил:

— Что-о? Что надо?

— Не бросай!

— Почему?

— Потому что запрещено!

— Что, что?

— Запрещено, говорю!

Парень рассмеялся:

— Лучше скажи, что разрешено?

— Не знаю, а глушить запрещено.

— Шагай своей дорогой, милый, кто тебя спрашивает?

— Как это, кто?! Я здешний лесник.

— Охо-хо! Лесник! Откуда здесь такие прыткие лесники выискались?

«Чего я с ним попусту препираюсь?»

— Не бросай, говорю, и кончено!

Державшиеся поодаль парни и девушка теперь подошли и спрашивали приятеля, чего, мол, он прицепился? Тот объяснил. Они в удивленье всплеснули руками и загалдели. Девушка стояла, ни дать ни взять, неодолимый соблазн, с интересом разглядывая его голубыми, затененными ресницами глазами, а белые зубы ее сверкали так, что оторопь брала. Какой дивной была она в этот миг. В тонкой, загорелой руке, на маленькой ладони держала она голубоватый камень, величиной с яблоко, и, подбрасывая, играла им.

Датико мужским чутьем угадал, что понравился ей.

— Эй, ты! — кричал один из парней. — Мы таких лесников видали-перевидали!

Датико побагровел, до боли в пальцах стиснул рукоять плети. «И ребята, как на подбор, черти!» — Не бросай, говорю!

— Нет, я брошу, а ты торчи там!

Теперь динамит держал поджарый, мускулистый и волосатый парень. Он взял у приятеля папиросу, поправил шнур заряда, затянулся и махнул товарищам рукой, чтобы отошли. Они медленно, ухмыляясь, пятились назад, с ними и улыбающаяся девушка. Датико снова обожгли только что сказанные обидные слова. «Посмотрим, каких вы видали…» Он уже стоял посреди водоворота, по грудь в воде и, потрясая плетью, кричал: