Современный итальянский детектив. Выпуск 2
Шрифт:
— Видишь ли, Матильда, — произнес он, тщательно подбирая каждое слово, — любое преступление совершает человек, связанный некими социальными, семейными и прочими узами. Поэтому, когда личность преступника установлена, в дело невольно оказываются вовлечены другие люди — родственники, друзья… Вот ты полагаешь, что кто-то может все предвидеть и помешать осуществлению преступных замыслов. Но так ли это? Каждый отвечает за собственные поступки, и только за них. А для всего остального нужны точные доказательства, иначе правосудие теряет смысл. Точные доказательства, понимаешь? Без них можно ни за что погубить жизнь человека, и не одну.
— Их
— Ты права, но знаешь, если бы все эти девицы сидели дома, как в прежние времена, а не шлялись по ночам Бог знает где, так ничего бы с ними и не случилось.
Матильда промолчала, и Андреино, ободренный, пустился в дальнейшие разглагольствования, дабы оградить себя раз и навсегда от намеков подобного рода.
— Так, теперь об Энеа. Я не думаю, что ему угрожает какая-то опасность. Конечно, у него в голове много всякого поэтического вздора, но все же эта голова крепко сидит на плечах.
И, уже позабыв о том, что говорил раньше, он яркими мазками набросал портрет Энеа, на котором тот выглядел этаким воином, вооруженным не только книгой, но и сверкающим мечом в придачу.
Она догадалась, что Андреино все понял и говорить больше незачем. Однако нотариус, видимо, не собирался заканчивать разговор. Вновь обретя уверенность, он обошел вокруг письменного стола и снова уселся напротив Матильды.
— А ты подумала о том, что произойдет, если этого беднягу — я только так могу его называть — схватят? Ведь он, говорят, принадлежит к древнему флорентийскому роду — представляешь, что станется с этой семьей? Их будут склонять на каждом углу, они на улицу не смогут показаться! Из-за паршивой овцы, из-за несчастного урода вековая слава и гордость будут перечеркнуты. К тому же, — он с заговорщическим видом наклонился к ней, — как знать, может, его кровожадный пыл уже угас? Ведь если посчитать, сколько времени прошло с первого убийства, то сейчас ему не меньше пятидесяти. Организм изношен, годы наверняка дают о себе знать…
— Дай-то Бог! — прошептала Матильда.
Она, как ни странно, ушла успокоенная. Андреино еще раз поддержал ее. Ну конечно, без точных доказательств нельзя. К тому же очень возможно, что все эти ужасы скоро прекратятся сами собой: у преступника иссякнут силы.
Нотариус же пребывал в нешуточной тревоге. Матильда взвалила на него проблему, которой ему только и недоставало в его-то годы. Единственное утешение: точки над «i» все же не расставлены.
Разумеется, образ Энеа — воителя и поэта, — нарисованный Коламеле, был далек от реальности. И тем не менее настоящий Энеа способен был заметить, что вокруг него творится что-то странное.
С некоторых пор Коламеле вдруг взял манеру по утрам лично приносить ему текущие дела. И, отдав все распоряжения, мерил его долгим и пристальным взглядом своих подслеповатых глаз.
Или же, опершись руками на письменный стол, заводил какие-то дурацкие, никому не нужные разговоры.
— Тебе выпала честь принадлежать к знатному роду, и это в известной мере накладывает на тебя обязательства. Твое поведение должно быть безупречно, чтобы у людей не возникало ни малейшего повода для сплетен.
В окружении Энеа все предпочитали иносказания и недомолвки ясности и определенности, однако сам он так и не выучился этому Эзопову языку. Поэтому сидел и терпеливо ждал, когда его шеф либо соизволит высказаться без обиняков, либо удалится, предоставив
Кроме династических обязанностей, казалось, особенно занимала нотариуса еще одна тема — женщины. Тут его намеки уже становились более прозрачными, а порой и жестокими.
— Когда-то и я был молод, — говорил он, — и, поверь, отлично помню терзания плоти. Ты, мой милый, тоже уж не мальчик и должен сознавать, что не принадлежишь к тому типу мужчин, от которых женщины теряют голову. Ты умен, воспитан, благороден, но ведь ты и сам, наверное, слышал, что не это их притягивает.
К тому же Коламеле всячески внушал ему, что разница в возрасте между мужчиной и женщиной не должна превышать десяти лет, в чем сам был непоколебимо убежден, не давая на этот счет никаких пояснений. Это аксиома, считал он, и всякому мужчине, по его мнению, следовало задуматься, что удерживает рядом с ним женщину, которая намного его моложе. Еще куда ни шло, если он это сознает и открывает кошелек, лишь когда сам находит нужным, но в большинстве случаев девчонке удается так вскружить голову своему содержателю, что тот готов пуститься во все тяжкие, потерять рассудок.
Энеа понимал, к чему он клонит, и не сомневался в том, что все это говорится из добрых побуждений, однако ему и в голову не пришло всерьез прислушаться к доводам нотариуса. Он лишь кивал из вежливости, бормотал что-то похожее на согласие и дожидался окончания нотации.
20
Спокойствие, обретенное после беседы с Коламеле, покинуло Матильду еще до того, как она переступила порог дома. Ей вдруг представился чудовищный скандал, о котором говорил нотариус, проклятие всему старинному роду, напечатанное огромными черными буквами на плакатах и выставленное у газетных киосков. В воображении представал убийца, привязанный к кровати четырьмя ремнями в одиночной камере без окон — такую будущность в случае поимки напророчил ему Энеа, — совершенно потерявшее разум существо без лица и без имени, но все же чем-то глубоко родное ей, Матильде.
Казалось, все это она уже пережила наяву, репортеры осаждают дом, суют ей в рот микрофоны, соседи показывают на нее пальцами, как на невиданное чудовище, мучительно долго длится процесс, где на все лады склоняют имена ее, и сына, и покойного Нанни.
В этот вечер по телевизору она впервые увидела фоторобот, составленный полицией на основе показаний одного свидетеля, который утверждал, будто видел мельком убийцу. Квадратная голова, маленькие, близко посаженные глаза, скошенный лоб с большими залысинами. Матильда оторопела: ничего общего с Энеа, скорее, похож на мужа Каламбрины.
Со дня последнего преступления прошел ровно месяц, и новое событие всколыхнуло людей. Под почтовым ящиком возле отделения связи, опять-таки в районе больницы Санто-Джованни, нашли вторую пулю.
Она оказалась того же калибра, что и первая. Итак, все сомнения рассеялись: преступник специально напоминал о себе. Устав физически и морально, он, может быть, сам того не сознавая, наводил на свой след, с тем чтобы его остановили.
Только одна газета наперекор всем высказала иное предположение. Первую пулю преступник якобы обронил нечаянно на стоянке больницы. Она могла, к примеру, выпасть у него в машине в вечер убийства, когда он заряжал пистолет, а потом, выходя, нечаянно вытолкнул ее ногой. Теперь же, заметая следы, он подбросил вторую.