Современный югославский детектив
Шрифт:
— Ты убежден?
— Логика. А тебе надо отдохнуть. Ты не привык. Если что и случится, то уж не такое, как было, да и не здесь, гак что ночью ничего нового мы не узнаем.
— А как Валент?
— Операцию сделали. Говорят, оклемается. Легкие задеты, но обещают залатать. Вроде бы зацепило гортань.
— А он сможет…
— Говорить? Ни в коем случае. К нему и не подойти. Не разрешают. Два–три дня проспит, о разговоре и речи нет. Что поделаешь? Тут они командуют.
— А когда он заговорит, не будет поздно?
— Поздно для чего? Ты думаешь, это еще не конец? Теперь, когда Валент отпал…
— Не знаю…
— Может, ты и
— Что?
— Во–первых, дал распоряжение немедленно, если возможно — сегодня, арестовать Гайдека.
XXV
— Я буду спать в гостиной, — сказал Гашпарац. — Может случиться, Штрекар позвонит ночью.
— Как хочешь, — ответила Лерка и вопреки обыкновению спросила: — Тебе что–нибудь нужно?
— Нет, спасибо, — поблагодарил Гашпарац. Он и в самом деле был благодарен ей за внимание и, желая, чтобы она это почувствовала, прибавил: — Я тебе все расскажу завтра. Спокойной ночи. — Она вышла, а он некоторое время смотрел на дверь, которую она прикрыла за собой.
Сегодня и впрямь между ними возникла какая–то близость. Гашпарац объяснил себе это тем, что скверно выглядел, а кроме того, Лерка, вероятно, почувствовала — на этот раз он занят чем–то неординарным, чем–то, что даже в ее глазах не выглядело незначительным и о чем она не могла по своему обыкновению сказать: отец, мол, это делал лучше, ибо ее отец ничего подобного не делал. Кроме того, она почувствовала, что Гашпарацу угрожает опасность.
В тот вечер телевизионные программы затянулись, поэтому, когда он пришел, она еще не ложилась. Отворив дверь, Гашпарац увидел ее желчное лицо и понял, что полные сарказма фразы, в его адрес, вот–вот сорвутся у нее с языка. Конечно, будет фигурировать дочка и ее злополучная простуда. От одной этой мысли Филипп почувствовал, как силы его оставляют и он вот–вот рухнет на пол. Однако он упустил из виду, что одежда у него в беспорядке и в грязи, а таким дома он никогда не появлялся. И только по тому, как вдруг изменилось выражение лица жены, он понял: что–то изменилось к лучшему. Вспомнил о своем виде. Лерка смотрела на него молча. Он медленно опустился на стул.
— Я был со Штрекаром. — Он не желал выставлять главные козыри, чтобы жена не подумала, будто он оправдывается. Тон, выдававший безмерную усталость, привлек ее.
— Что–нибудь случилось?
— Парня той убитой девушки сегодня порезали ножом в собственном доме. Мы отвезли его в больницу.
— Умер?
— Нет, но ранение тяжелое. Не скоро сможет говорить.
Она помогла ему постелить в гостиной, и он на какой–то миг почувствовал, как много, если бы того захотела, могла значить для него эта женщина. Как будто вернулись первые месяцы их совместной жизни.
Он вытянулся на диване и закурил, хотя во рту пересохло и зудело от бесчисленных выкуренных за день сигарет. Он не решался закрыть глаза, потому что знал — стоит опустить веки, как перед мысленным взором одна за другой поплывут увиденные днем картины. Так бывает утром, при пробуждении, после встречи Нового года, когда в полусонном мозгу воскресают обрывки фраз, мелодий, звуков, которые слышал ночью, какие–то люди и сцены, которые созерцал.
Он видел: сестра Ружи с острым подбородком в полутемной кухне, бледный Звонко на трамвайной остановке, в ореоле тоски и одиночества, фотограф в жилетке и с цепью от часов, черные усики, светофоры на зеленой волне, грязный двор, распластанное на полу тело, ощущение холодного металла в руке. Пол в кухоньке застлан половиками,
Гашпарац вздрогнул. Волна ассоциаций, как разряд электрического тока, тряхнула его и понесла с собой, а он этого даже не заметил. Очень хотелось спать, но он знал, что уснуть не сможет. Его терзало ощущение невыполненного долга, незавершенного дела, нерешенной задачи. Он понимал: необходимо ухватиться за какую–то ниточку смысла, вплетенную в клубок событий, подобно старой тряпице в боснийском домотканом половике.
Может, правильней всего начать с кухоньки, где стоит зеленый буфет и зеркало так подвешено на стене, что сразу видишь себя во весь рост, правда в несколько иной перспективе. Раньше, чем Гашпарац уехал из больницы, инспектор сообщил, что в кухне не обнаружили ни малейшего следа: ни отпечатков пальцев, ни волоска, ни ниточки от одежды, которая могла бы упасть на пол во время драки. Кухня была так запущена и столько в ней было всякого хлама, что оказалось невозможным разобраться, что заслуживает внимания, а что — нет. Во всяком случае, не было обнаружено ничего конкретного, а тем более ничего, что могло бы квалифицироваться как улики непрошеного посетителя.
Такое положение вещей подводило к двум заключениям, первое из которых было почти вероятным, а второе достаточно гипотетичным. Первый вывод напрашивался сам собой: посетитель в доме Валента пробыл совсем недолго, у него было слишком мало времени, чтобы оставить какие–либо следы. В принципе это соответствовало тому, что Гашпарац уже знал: если Валент был у фотографа незадолго до них и уехал оттуда на машине — а они отправились почти сразу же, — посещение могло длиться двадцать или чуть больше двадцати минут.
Второй вывод требовал осторожности: отсутствие следов могло свидетельствовать о том, что человек, напавший на Валента Гржанича, знал, что это такое и как делается, потому и не оставил или ликвидировал следы, вполне вероятные в момент схватки. Такое допущение ставило под сомнение причастность Гайдека или кого–либо из компании спекулянтов, промышляющих контрабандой, с которыми и Гайдек, и Валент поддерживали связь.
Возникал целый ряд весьма сложных проблем; окончательному выводу мешало множество предположений, да, собственно, и сами проблемы состояли из одних предположений. Почти не вызывал сомнения хорошо известный Гашпарацу факт, что спекулянты редко и неохотно идут на тяжкие преступления, и уж совсем невероятно, чтобы свои отношения они разрешали путем убийства, особенно если предметом их занятий являются только золото и часы. Сложность представлял вопрос о причинах нападения. Кто вез в машине Валента домой, чтобы его там убить, и зачем?
С другой стороны, существовало обстоятельство, которое вроде бы указывало на Гайдека как на преступника. До отъезда Гашпараца из больницы Штрекар говорил по телефону. Вернувшись, со вздохом сказал:
— Гайдека, естественно, дома нет. Ушел около пяти и еще не возвращался. Но мы его разыщем.
Однако — и Гашпарац это хорошо знал — у Гайдека не было зеленого «фольксвагена». Если «фольксваген» вообще существует, если он не плод его воображения.
Он ворочался на диване. Чувствовал — запутанность и усложненность дела овладевают его сознанием, мешая уснуть, и вместе с тем угрожают бредовым полусном, когда любое предположение кажется реальным. Он пытался размышлять трезво.