Совы в Афинах
Шрифт:
“Тебе следовало бы также выставить к этому немного вина”, - сказал Лисистратос с весельем в голосе.
“Выставь немного вина для чего?” Спросила мать Соклея, выйдя во двор.
“О, добрый день, Тимократ”, - сказал Лисистрат. “Соклей дал воробью немного крошек на завтрак, и я говорил, что к нему тоже должно быть вино”.
“Возможно, он не смог бы лететь прямо, если бы это было так”, - сказала Тимократ. Ей было чуть за сорок, в ее каштановых волосах начала пробиваться седина. Улыбнувшись Соклею, она сказала: “Тебе всегда нравилось кормить
“Ну, почему бы и нет, мама?”
“Вообще без причины”, - сказала она, направляясь на кухню. “Просто забавно, что ты не сильно изменился за эти годы”.
“О”. Это заставило Соклея почесать затылок. Здесь он думал, что он другой человек, не тот, что покинул Афины, а его мать все еще видела в нем того же маленького мальчика, который играл в этом дворе, когда был жив Александр Македонский. Кто из них был прав?
Тимократ тоже вышла с хлебом и вином. Улыбнувшись сыну и мужу, она отнесла свой завтрак обратно наверх, чтобы поесть в женской половине. Эринну, младшую сестру Соклеоса, всегда раздражали ограничения, которые эллинский обычай накладывал на респектабельных женщин. Она хотела выходить на улицу и заниматься делами, а не запираться в доме. Его мать, казалось, была вполне довольна тем, что большую часть времени проводила дома. Люди разные, Соклей подумал с глубокой неоригинальностью.
Эринна жила со своим вторым мужем, Дамонаксом, в течение последнего года (ее первый умер после того, как они были женаты всего три года). В любом случае, она какое-то время не собиралась выходить из его дома; их маленькому сыну, Полидору, было чуть больше месяца. Соклей сказал: “Я рад, что у Эринны родился мальчик”.
“Я тоже”. Лисистратос опустил голову. “И потому, что лучше иметь мальчика, и потому, что...” Его голос затих.
Соклей закончил мысль: “Потому что Дамонакс мог бы разоблачить это, если бы это была девушка”.
“Да”. Его отец снова опустил голову. “Растить ребенка или нет - привилегия мужа”.
“Я знаю. Но Эринна была бы очень недовольна, если бы Дамонакс решил не поднимать этот вопрос”, - сказал Соклей. Когда его сестра вернулась к семейной жизни после потери первого мужа, она беспокоилась, что никогда больше не выйдет замуж и у нее никогда не будет шанса родить детей. Родить ребенка, а затем потерять его из-за прихоти мужа… Это было бы безжалостно тяжело.
“В целом, твой шурин кажется довольно разумным парнем”, - сказал Лисистратос.
“В целом, да”, - сказал Соклей. “Когда дело доходит до оливкового масла, нет. Сколько раз нам нужно повторять ему, что мы не собираемся наполнять "Афродиту" до бортов всякой всячиной и тащить ее в Афины? Я думал, вы с дядей Филодемосом объяснили ему, почему мы не можем этого сделать ”.
“О, мы так и сделали”, - ответил его отец. “Но он не может быть разумным - или тем, что мы считаем разумным - по этому поводу. Ты знаешь, у него тоже есть интересы своей семьи, о которых нужно беспокоиться. Они все еще не полностью выбрались из долгов, и оливковое масло - это то, что у них есть на продажу. И поэтому... Он вздохнул и пожал плечами.
“Это хорошее масло. Я никогда не говорил, что это плохое масло. Но это неподходящий груз для торговой галеры, учитывая накладные расходы, которые мы несем из-за
“Особенно не собираюсь в Афины”, - сказал Лисистратос.
“Особенно не собираюсь в Афины”, - согласился Соклей. “Я не могу представить худшего места в мире, чтобы попытаться привезти оливковое масло. Они прекратили выращивать зерно там пару сотен лет назад, по воле богов, чтобы они могли сажать больше оливковых деревьев. Они экспортируют масло; они не импортируют его. Зевс на Олимпе, отец, на Панафинейских играх победителям дарят амфору оливкового масла - их собственного оливкового масла”.
“Мы оба знаем, что...” - начал его отец.
“Дамонакс тоже это знает”, - сказал Соклей. “Он учился в Ликейоне в Афинах до того, как я туда попал. Как он может не знать этого?”
Лисистратос грустно усмехнулся. “Ну, сынок, когда кто-то вступает в семью, ты получаешь не только хорошее. Ты получаешь и все проблемы, которые он приносит с собой. А Дамонакс и его семья, вероятно, думают о нас как о кучке скупых ублюдков ”.
Соклей опустил голову. “Это правда. Но есть разница - мы правы. ” Он знал, что ведет себя глупо. Его отец тоже. Они оба рассмеялись. Но не то чтобы он тоже не имел этого в виду.
Два дня подряд светило яркое солнце, и Менедему захотелось поспешить в Большую гавань, чтобы убедиться, что "Афродита" полностью загружена и готова к выходу в море. Его отец сказал: “Знаешь, ты не хочешь уезжать слишком рано. Лучше подождать несколько лишних дней, чем попасть под последний сильный удар зимы”.
“Но другие сейчас поднимут паруса”, - запротестовал Менедем. “Я не хочу, чтобы они набросились на меня”.
“Некоторые шкиперы всегда отправляются в плавание раньше, чем следовало”, - сказал Филодем. “В большинстве случаев им приходится за это расплачиваться”. Менедем кипел от злости. Наблюдая, как он кипит от злости, его отец улыбнулся тонкой улыбкой и добавил: “Я иду на агору, чтобы узнать, какие новости. Я ожидаю, что ты будешь здесь, когда я вернусь”.
“Почему бы тебе просто не нанять педагога, который возил бы меня туда-сюда, как ты делал, когда мне было семь лет?” С горечью сказал Менедем. Его отец не обратил на это внимания. На самом деле он не ожидал, что Филодем так поступит. Но выражение самодовольного удовлетворения на лице его отца, когда он вышел на рыночную площадь, жгло, как пот, капающий на открытую рану.
Все еще кипя от злости, Менедем пошел на кухню. Повар Сикон выслушивал его ворчание или давал ему что-нибудь вкусненькое, чтобы он забыл о ворчании. Но Сикона там не было. Он, вероятно, тоже отправился на агору или на рыбные рынки у гавани, чтобы посмотреть, что можно принести домой на ужин. Ячменная каша все еще кипела на медленном огне. Менедем съел немного на завтрак. Теперь он надеялся на что-нибудь получше: тунца или осьминога, возможно. Если это не удалось, он зачерпнул еще миску каши. Его отец тоже пожаловался бы на то, что он ест в середине утра. Но отца здесь нет, подумал он и поел. Овсянка, безвкусная штука, показалась вкуснее из-за того, что была запрещенной.