Союз нерушимый

Силоч Юрий Витальевич

– И к чему ты ведёшь?
– кажется, я начал подозревать, какая роль мне уготована.

– Найди убийцу. У тебя одного есть вся информация по делу плюс догадки. Остальных ребят из отдела...
– он сделал выразительную паузу.
– Думаю, ты смог бы дойти до конца.

Я усмехнулся:

– Значит, снова в седле?

– Смотря, что понимать под этими словами, - осторожно ответил Палыч.

Отлично. Просто прекрасно. Паззл сложился. То-то он такой аккуратный и вежливый.

– Обвинения с тебя никто не снимал и не собирается. Даже если учесть, что ты невиновен, во время побега ты натворил "делов". Грохнул двух оперативников,

например. Не то, что бы я так сильно переживал - новых наделаем - но ты, к тому же, единственный смог избежать расстрела и выбраться с Лубянки живым. Предполагаю, что не из-за одного везения, - Палыч приподнял бровь.

– Да, не из-за везения, - подтвердил я его догадку.
– Со мной связался кто-то. Не уверен, но, наверное, это тот самый Разум.

– Чего хотел?
– поинтересовался шеф.

– Чтобы я работал на него. Выполнял какие-то задания.

– Прекрасно. Это упрощает дело. Товарищ майор!
– провозгласил Палыч.
– Властью, данной мне Народом НССР объявляю вас двойным агентом. Возвращать в ряды Конторы тебя никто не станет, поскольку ты, во-первых, главный подозреваемый, во-вторых, возвращение поставит крест на всей конспирации, а в-третьих, ты и правда шпион. Правда, пока точно неизвестно, чей. Хрен его знает, что ты сделаешь, оказавшись снова в Конторе... Зато!
– начальник поднял указательный палец.
– Я пущу твои поиски по ложному следу, дам немного денег и оформлю новые документы. Не облажаешься - и мы тебя реабилитируем.

– Посмертно?
– фыркнул я.

– Возможно, - с каменным лицом сказал шеф.
– Как ты там говорил недавно? Родина вас не забудет, но и не вспомнит?

Мне оставалось лишь мрачно кивнуть и надеяться, что очередной крутой поворот судьбы не выкинет меня на обочину.

14.

"Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля..."

Я замер в ожидании огромной мурчащей чёрной морды, но Манька не спешил ласкаться. Песня дошла до припева, когда я, наконец, вспомнил, что нахожусь не у себя дома, и пробурчал ругательство.

Вместе с документами Палыч дал мне ключи от тесной комнатки в одном из деревянных бараков. Их построили в качестве жилья для нуждающихся на короткий срок, но как показала жизнь, нет ничего более постоянного, чем временное.

Узкая солдатская койка скрежетала продавленными пружинами, когда я переворачивался на другой бок. Из-за пыльных стёкол, пространство между которыми было оплетено паутиной и заполнено сухими мухами, в комнату проникал свет - тусклый, серый и больной. Кроме кровати в малюсенькой комнатке два метра на четыре, не было ничего. То есть совсем. Четыре стены, оклеенные газетами, и низкий потолок, почерневший от плесени. На нём темнела блямба динамика радиоточки. Я усмехнулся, вспомнив запрос давешнего еврея с Горбушки о собственной квартире.

Палыч нарочно загнал меня в этот гадюшник: целый район, застроенный развалюхами, был прекрасным местом для того, чтобы потеряться. Подумаешь, к множеству местных небритых рож прибавилась одна чужая. К тому же, в таких условиях совершенно точно не возникнет желания отсиживаться отсиживаться, а Палыч стремился разобраться со всем по-быстрому.

От сна в одежде зудело всё тело. Валяясь в кровати под одеялом, пропахшим пылью, я смотрел в стену и постепенно приходил в себя.

Нужно было переварить события прошедших нескольких дней, проанализировать информацию, составить план... Но делать этого совершенно не хотелось. Вместо

этого я предпочёл пролежать почти час, пока мочевой пузырь не заставил меня подняться и проследовать в коридор, где в вековечной темноте, заполненной старыми ботинками, коробками и непарными лыжами, тускло светилась на зелёной бетонной стене одинокая лампочка.

Горячей воды не было: даже на кране наличествовала единственная ручка с синим кружком, но оно и к лучшему - умывание помогло взбодриться. Правда, вытереться было нечем, и я, кажется, стал ещё грязнее, чем был.

Рожа в зеркале выглядела ужасно. Майор Иванов, крутой агент КГБ с лицензией на убийство, Джеймс Бонд двадцать какого-то столетия смотрелся так, словно вот-вот попросит рубль на опохмел. Небритый, опухший, в старом клетчатом пиджаке поверх тельняшки, несоразмерной кепке, офицерских галифе и сапогах, я был похож на уголовника. Впрочем, всё верно. Так оно и было.

Поразмыслив, я решил, что сидеть дома нет ни одной причины. Нужно выбраться куда-нибудь в цивилизованное место и хотя бы позавтракать. Узкая извилистая улица между рядами бараков оказалась ожидаемо грязной - лужи по пояс, довоенный ещё асфальт. За почерневшими от сырости покосившимися деревянными заборами стояли редкие машины и сушилось на верёвках бельё. Из открытых дверей деревянного сарая-гаража доносился ритмичный лязг.

Где-то вдалеке лаяли собаки, навстречу мне прошла сгорбленная старуха в ярко-оранжевом платке.

Как будто я не в двух шагах от центра Москвы, а в райцентре образца девяностых годов двадцатого века. И не скажешь, что где-то мчатся сверхскоростные автопилотируемые машины, боевые корабли Советского Краснознамённого Космического Флота бомбардируют Луну, а человечество почти построило коммунизм и научилось сращивать в симбиозе плоть и железо.

Искомая столовка нашлась у бывшей станции метро Бауманская. Непривычно было видеть пространство вблизи неё незастроенным: я помнил огромный театр, торговый центр и множество старинных домов, как на Пречистенке, но сейчас от той, старой Москвы практически ничего не осталось. Она обратилась в руины, а руины расчистили бульдозерами и возвели кривые "времянки", так что над пейзажем теперь доминировали два четырёхэтажных деревянных барака и чудом уцелевшая церковь. Чёрный обугленный шпиль на колокольне глубоко вонзался в серое небо, как модернистский памятник приключившейся ядерной бойне.

В глаза сразу же бросалось многолюдье. Куча студентов в тёмно-синей униформе, рабочие с шарикоподшипникового завода, расположенного неподалёку, и множество стариков, инвалидов и ветеранов. Они шли на колхозный рынок: бравые деды с орденскими планками, наполовину железные из-за фронтовых травм, бережно поддерживали под руку своих прекрасных дам, чьи спины были согнуты напополам из-за тяжёлой работы в молодости.

Столовая находилась рядом с трамвайной остановкой и была прилеплена к серой панельной уродине - новому корпусу знаменитого университета.

Во часы занятий она пустовала, и я оказался практически единственным посетителем. Помимо меня за белым столиком в углу сидели два парня лет по шестнадцать и внимательно смотрели на оранжевую голограмму какого-то чертежа, время от времени передвигая или изменяя размер той или иной детали.

– Кофе и три бутерброда с колбасой, пожалуйста, - попросил я у скучавшей продавщицы - крупной краснощёкой девахи с голубыми глазами и ниспадающей на глаза кудрявой светлой чёлкой.

– Тридцать копеек!
– ответила она.