Союз нерушимый
Шрифт:
Мы поднялись на второй этаж, и я смог, наконец, рассмотреть благодетельницу. Она принадлежала к числу женщин, которые в старости не распухают безобразно, а наоборот, высыхают до состояния вяленой воблы. Несмотря на поддерживающий аппарат, она еле шла, опираясь одной рукой на перила, где какой-то малолетний хулиган нацарапал бессмертное "Миша+Катя=любовь", а другой - на трость, которой не так давно меня колотила.
Я предложил помощь, но старуха лишь фыркнула.
Понимаю.
Сам бы, наверное, побрезговал.
Когда я вошёл в квартиру, по коже пробежали мурашки: от атмосферы
В тесной полутёмной прихожей-коридоре тихонько тикали механические часы, а слева из кухни доносились приглушённые голоса. Заглянув, я увидел, что по маленькому телевизору, накрытому сверху вязаной салфеткой, шёл какой-то современный сериал: что-то про войну, любовь и шпионов. "Наши", разумеется, с трудом, но побеждали. Пахло выпечкой, тяжёлыми духами, пылью и старой одеждой. На потемневшем от времени деревянном трюмо лежала куча мелкого хлама, а на зеркале я заметил цветную фотографию женщины, очень похожей на хозяйку. На пуфике покоились старые газеты.
Поток воспоминаний захлестнул меня.
Я немало прожил в Новом Союзе и успел понять, что при всём настойчивом копировании внешних признаков, названий и лозунгов это было другое государство. Все настолько хорошо делали вид, будто мы живём в том самом Союзе, что, в конце концов, игра прижилась - и люди на самом деле в это поверили. Фальшь сквозила во всём, многие детали были словно пародией на самих себя, но тут, в этой самой квартире, расположенной в одном из новых районов разрушенной Москвы, я, наконец, почувствовал себя как дома, в детстве.
Тут, чёрт возьми, даже пахло так же, как у моей бабушки.
– Иди в ванную!
– проворчала старуха.
– Разувайся только!
– из-под трюмо, заваленного старой косметикой, лекарствами и исписанными бумажными листочками, появились пыльные растоптанные тапочки.
Я снял пальто и огляделся в поисках крючка, на который его можно было бы повесить, но у меня его вырвали и бросили на пол у двери.
– Постираю! Пошли!
– старуха загнала меня в ванную и, отодвинув шторку, объяснила не терпящим возражений тоном школьной учительницы.
– На стену не лей, плесень мне тут не нужна! Тазики на пол выставь!
– тонкий коричневый палец ткнул в старые тазы, сделанные, судя по толщине, из танковой брони.
– Шампунь и мыло в шкафчике! Мочалку бери синюю! Будешь выходить - под ноги постели тряпку!
– хозяйка зацепила клюкой кусок полосатой ткани, в котором я узнал старый халат.
– И воды чтоб немного! Переодёвку сейчас дам. И не вздумай мне тут!
– погрозила она мне и вышла.
Хотелось закрыться, но я не обнаружил ни крючка, ни шпингалета, поэтому, пожав плечами, сбросил на пол грязное вонючее тряпьё, в которое превратилась одежда, осторожно размотал бинт, и, забравшись в ванную, включил воду, да погорячее. Я с наслаждением отскребал грязь, пока не вскрикнул, увидев, что ко мне за шторку просунулась дряблая рука, которая принялась закручивать вентиль.
– Я говорила, чтоб воду не лил!
– Эй!
– не сдержал я гневный возглас.
– Я тут вообще-то без одежды!
– Чего я там не видала?
– проворчала хозяйка и скрылась.
Когда
Зачем старуха это делала? Я решительно не понимал и оттого чувствовал себя неловко.
После того, как я вышел из ванной, туда сразу же ворвалась хозяйка.
– Я же говорила, на стену не лить!
– проворчала она.
– Простите, - промямлил я.
– Я старался.
– Старался он...
– уничтожающе посмотрела на меня старуха и стала вытирать стену той же тряпкой, на которой я стоял минутой ранее. Получалось у неё плохо - спина практически не разгибалась.
– Давайте помогу, - предложил я, но ответом меня не удостоили.
После проверки ванной хозяйка отвела меня на кухню, усадила за стол и поставила дымящуюся тарелку ароматного борща. Очень быстро рядом появилась стеклянная банка с искусственной сметаной, блюдце со свежими пирожками и пара кривых бледных огурцов.
От острого чувства благодарности перехватило дыхание.
– Спасибо огромное, - выдавил я, наконец.
– Ешь-ешь, - в этот раз голос хозяйки прозвучал без привычных мне командирских ноток, но я подчинился куда охотнее.
Это был самый вкусный борщ в моей жизни - и не потому, что я был голоден. Поначалу я пытался сдерживаться, но очень быстро потерял контроль и поглощал эту вкуснотищу, урча от удовольствия и хлюпая. Пирожки оказались с картошкой и, как только что борщ, открыли для меня новые горизонты вкуса привычного блюда. Мягчайшее тесто, которое таяло во рту, картошечка с лучком внутри - боже мой, я хотел бы быть внуком этой вредной старушенции. Расправившись со всем, что было предложено, и откинувшись на спинку деревянного стула, я горячо и многословно поблагодарил хозяйку.
– На здоровье, - коротко ответила она.
– Почему вы вернулись?
– задал я, наконец, давно вертевшийся на языке вопрос.
– Да у нас тут часто шарятся всякие. Но ты единственный, кто извинялся и прощения просил. Интеллигент, вроде. Да и жалко стало. Котов-то кормлю, хоть соседи и не дают, а тут человека выгнала.
– Спасибо, - сказал я ещё раз.
– Даже не знаю, как вас благодарить... Э-э...
– я замешкался, поняв, что до сих пор не знаю имени хозяйки.
– Зинаида Григорьевна.
– ...Зинаида Григорьевна, - улыбнулся я.
– Что с тобой случилось-то? Пальто хорошее. Да и остальной костюм тоже, вроде, ничего. Приличный человек, вежливый. А в грязи и у батареи вертится.
– Не помню, - я пожал плечами, стараясь, чтобы это выглядело как можно искреннее, и прикоснулся в голове.
– В больнице очнулся. А там и так мест нет. Лежал в коридоре, а потом надоело на казённых харчах. Сбежал, думал, вспомню что. А вот, не вспомнил.
– Складно излагаешь, - Зинаида Григорьевна сощурила правый глаз, и я почувствовал себя на допросе.
– Ладно, допустим.