Сожги в мою честь
Шрифт:
Вайнштейн прислушался. Выстрелы не заглушали больше мотив, который он ненавидел больше всего на свете – пение сирен. Полицейских сирен. Судя по дружному хору, к ресторану спешили все фараоны города. «Что ж, – сказал он себе. – Пропадать, так с музыкой, покончим с этим раз и навсегда».
Перед рестораном. 23 часа 54 минуты 47 секунд.
Никакой надежды на спасение. Ни кровинки в лице Тино. Полицейские пиликалки приближались со всех сторон. Через несколько секунд придется сдаваться. Так и не смыв кровью оскорбление. Постыдный эпилог! Отец должен быть
На улице. 23 часа 54 минуты 52 секунды.
Вайнштейн вышел, держа в руке оружие. И молил Бога дать ему сил и отваги.
Тино двинулся навстречу Еврею. И молил Бога дать ему осуществить правосудие.
Оба испепеляли друг друга взглядом.
Их разделял десяток метров. Океан. Ненависть.
Улицу огласили звуки выстрелов, которыми обменялись враги.
И мостовая приняла в свои объятия еще два трупа.
С двух сторон улицы. 23 часа 55 минут.
Полицейские фургоны перекрыли все выходы. Армия вооруженных бойцов заполонила тротуары. К чему дальнейшее сопротивление? Уцелевшие в схватке подняли руки. Перед машиной Роллена и Карно тормознула «скорая помощь». Раненый потерял много крови, но врач, быстро оглядев, успокоил его: отделается только шрамом. «И заработаешь красивую медаль», – утешил Роллен.
Позади машины. 23 часа 58 минут.
Паскаль рыдал над телом Одиль. Одна из бабочек моли сделала свое дело, напарница погибла, защищая его. История повторилась, отвратительная и трагичная…
Глава 43
Как сумасшедшая она металась по квартире. Лючии ди Ламмермур [44] в ее смирительной рубашке далеко было до безумия Антонии Арсан – будто оглохшей от горечи, угрызений, чувства вины.
Взрывчатая смесь.
Неизлечимая боль.
«Что я наделала, Жак! Из-за меня погибла Одиль, и исправить ошибку я не могу. Искупить моей жизнью? Готова хоть сейчас! Но так мало мне осталось времени, что предложение было бы нечестным».
[44] Лючия ди Ламмермур – героиня одноименной оперы Гаэтано Доницетти по мотивам романа Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста». По сюжету Лючия впадает в безумие и закалывает своего мужа.
Ее преследовало мертвое лицо Одиль. Комиссар сама закрыла мешок, в котором тело увезли в Институт судебной медицины. Каршоз осыпал Арсан оскорблениями, она не защищалась.
«Я даже не сдержала обещание, данное тебе, дорогой мой. Как я ни старалась, Вайнштейн погиб. Пусть идет с Богом! Его бывшей жене осталось лишь жечь свечи в память о нем».
Антония бродила по комнате, наталкивалась на мебель.
«Старик Батист остался лежать на поле схватки. Он оплатил свой долг. Что ты говоришь, Жак? Каково мое мнение насчет смерти Тино? Что ж, я не сожалею о происшедшем. В ближайшем будущем парень совершил бы вдвое больше преступлений, чем отец. Это был настоящий психопат, Матье воспитал его для убийств. Конечно, я сочувствую Иоланде, но ведь
Пройдя возле секретера, Антония снова прочитала лежащее на нем медицинское заключение.
«Видишь этот клочок бумаги, дорогой? Подписан профессором Клюнуа. Я встречалась с ним вчера во второй половине дня. Клюнуа был категоричен: химиотерапия со следующей недели. Или конец через полгода. И никаких гарантий к тому же. Он укорил меня, что я и так слишком запоздала».
Скоро семь, а она так и не ложилась спать. Совсем нет сна. Антония остановилась перед клеткой Жоржа.
– Открою тебе секрет, малыш: человеческие существа подобны однодневкам [45] .
[45] Однодневки – народное название насекомых-поденок, чаще бабочек.
Жорж требовал внимания и ласк, Антония взяла его в руки.
– Однодневки… А, ты же не знаешь. Это насекомые, проклятые природой. Сначала они находятся три года в стадии личинки. Затем вдруг расправляют крылья и взлетают. Их трагедия в скоротечности существования. Большая часть погибает прежде, чем взлетит. Оставшиеся живут всего несколько часов и едва успевают взглянуть на мир.
Вернула зверька на место.
– Мы похожи, дружище. Лишь появившись на свет, должны постигать правила жизни, ходить в школу, забивать голову наукой, выбирать профессию – не будучи даже подростком, сдавать экзамены и искать работу. Странно – тебе двадцать, а ты и не видел, как пролетело время. Говоришь себе, что передохнешь потом, будешь наслаждаться жизнью, но нет: нужно вкалывать, чтобы питаться, одеваться, платить за жилье.
Боль скрутила живот. Антония подождала, пока она уйдет.
– Затем начинается служба – стресс, тревога потерять место. Бьешься, чтобы купить дом, оплачивать кредиты, счета, налоги, процентные ставки и идиотизм тех, за кого мы же и голосовали. Затягиваешь потуже поясок, говоря себе, что завтра жить станет полегче. Но это завтра не наступает никогда – или почти никогда. Между делом заводишь семью, детей – я не испытала такого счастья – и ужимаешься еще больше: пусть у них будет лучшая жизнь…
Жорж смотрел на нее, будто ожидая конца рассказа.
– Да, золотце, это наш период личинки. Взмываем вверх, только состарившись, после пенсии, которая наступает все позже и позже. И вся беда в том, что в этом возрасте уже далеко не улетишь… Я вот и не изведаю полета: вхожу в число однодневок, что погибают, едва вылупившись.
Комиссар отошла от Жоржа, вновь побродила по квартире – уставшая, безнадежно встречающая угасание звезд и своей жизни.
За окнами сиял вечный Лион. Ночь все еще хотела удержать его в своей власти. Но тщетно. Город эпохи Просвещения светил всеми своими огнями.
Антония бесцельно походила – ни мыслей, ни желаний.
Досье, приготовленное Милошем, ожидало на низком столике. Не было времени его прочитать. Слишком много эмоций – будто разбитая.
Комиссар села, открыла папку, начала машинально листать.
Вчерашние новости! Содержимое страниц она уже знала.
И это тоже… Ничего нового.
И это… Много слов – мало толку.
То же самое – не относится к делу.
Но не это! О нет!
– Проклятие! И почему мне раньше не пришло в голову?