Спартак
Шрифт:
– А кто же создал мир?
– спросил Кассий.
– Вечное движение материи и сочетание невидимых молекулярных связях. Ax! Ты видишь на земле и на небе массу возникающих тел, и, не понимая скрытых производящих причин, считаешь, что их создали боги. Ничто не могло и не сможет никогда произойти из ничего.
– Но что же тогда Юпитер, Юнона, Сатурн?..
– спросил ошеломленный Кассий.
– Это создание человеческого невежества и человеческого страха. Я познакомлю тебя, милый мальчик, с единственно верным учением великого Эпикура, который, не страшась ни гремящего неба,
В эту минуту воспитатель Кассия стал убеждать его уйти из цирка. Мальчик согласился и встал; за ним поднялись Лукреций и Меммий. Они проходили мимо места, где сидел сын Суллы Фауст, перед которым стоял, ласково беседуя с ним, Помпей Великий. Кассий остановился и сказал, обращаясь к Фаусту:
– Я хотел бы, чтобы ты, Фауст, перед столь знаменитым гражданином, как Помпей Великий, повторил безумные слова, произнесенные тобою третьего дня в школе, что твой отец хорошо поступил, отняв свободу у римлян и сделавшись тираном нашего отечества. Я хотел бы этого потому, что как я тебе третьего дня расшиб лицо кулаками., следы которых еще теперь ты носишь, так и теперь, в его присутствии я побил бы тебя еще раз и еще хлеще.
Кассий тщетно ожидал отпета от Фауста. Тот склонил голову перед удивительным мужеством мальчика, который из пламенной любви к свободе не побоялся бить и ругать сына властителя Рима.
И Кассий, почтительно поклонившись Помпею, ушел из цирка с Меммием, Лукрецием и воспитателем.
В это же время из ряда, что находился над Воротами смерти, встал с своего места молодой человек лет двадцати шести. Он обладал величественной, внушающей уважение внешностью, несмотря на нежное, болезненное лицо.
– Прощай, Валерия, - сказал он, целуя руку красивой молодой женщины.
– Прощай, Марк Туллий, - ответила Валерия - и помни, что я тебя жду послезавтра в театре Аполлона на представлении "Электры" Софокла с моим участием.
– Я приду, будь уверена.
– Будь здоров, прощай. Туллий!
– воскликнуло сразу много голосов.
– Прощай, Цицерон, - пожимая руку молодого человека, сказал красивый мужчина лет пятидесяти пяти, очень серьезный, с мягкими манерами, нарумяненный и надушенный.
– Да покровительствует тебе Талия, искуснейший Эзоп, - ответил Цицерон, пожимая руку великого актера.
Приблизившись к очень красивому человеку лет сорока, сидевшему на скамейке близ Валерии, Цицерон протянул руку и сказал:
– И над тобой да реют девять муз, неподражаемый Квинт Росций, друг мой любимый.
Цицерон тихо и вежливо пробирался среди толпы.
Одаренный проницательнейшим умом, поразительной памятью и врожденным красноречием, Цицерон усидчивым, страстным и упорным трудом достиг к двадцати шести годам огромной славы и как философ, и как оратор, и как известнейший, всегда срывающий аплодисменты поэт.
Цицерон, пройдя ряды, отделявшие его от Катона и Цепиона, подошел к ним и начал беседовать с Катоном, к которому питал глубокую симпатию.
– Правда ли то, что рассказывают о тебе?
–
– Правда, - ответил мальчик.
– Разве я не был прав?
– Но как случилось?
– В связи с ежедневными убийствами, - сказал Цицерону, воспитатель, совершавшимися по приказанию Суллы, я должен был г этими двумя мальчикам"! посещать диктатора приблизительно раз в месяц для того, чтобы он относился к ним благосклонно и милостиво, занес их в число своих друзей и чтобы ему никогда не могла придти безумная мысль сослать их. Однажды, выйдя из его дома и проходя через Форум, мы услышали душераздирающие стоны, доносившиеся из-под сводов Мамертинской тюрьмы...
– И я спросил у Сарпедона, - прервал Катон, - кто это кричит. "Граждане, убиваемые по приказу Суллы", - ответил он мне.
– А за что их убивают? спросил я.
– "За преданность свободе", - ответил мне Сарпедон...
– И тогда этот безумец, - подхватил Сарпедон, прерывая в свою очередь Катона, - и тогда этот безумец, страшно изменившимся голосом, который был услышан окружающими, воскликнул: "О, почему ты не дал мне меч для того, чтобы я раньше убил этого злого тирана отечества?.."
– То, что я сказал, я подтвердил бы в присутствии этого человека, заставляющего трепетать всех, но не меня - мальчика, клянусь всеми богами Олимпа!
– сказал, нахмурив брови, Катон.
И спустя минуту, в течение которой Цицерон и Сарпедон в изумлении смотрели друг на друга поверх головы мальчика, последний с силой воскликнул:
– О, если бы я носил уже мужскую тогу!..
– А что бы ты хотел сделать, безумец?
– спросил Цицерон, сейчас же прибавив:
– Помолчи-ка лучше!
– Я бы хотел вызвать на суд Луция Корнелия Суллу, обвинить его перед народом...
– Замолчи же, замолчи!
– сказал Цицерон.
– Разве ты хочешь подвергнуть нас всех опасности? Ведь, к сожалению, страх оледенил древнюю кровь в жилах римлян, и Сулла, действительно, счастливый и всемогущий.
– Вместо того, чтобы называться или быть счастливым, он бы лучше старался быть справедливым, - прошептал Катон. Повинуясь настоятельным увещаниям Цицерона, он, поворчав, успокоился.
Тем временем андабаты развлекали народ фарсом - фарсом кровавым и ужасным, в котором все двадцать несчастных гладиаторов должны были расстаться с жизнью.
Сулле уже наскучило это зрелище. Занятый одной мыслью, завладевшей им несколько часов тому назад, он встал и направился к месту, где сидела Валерия. Любезно поклонившись и лаская ее долгим взглядом, который он старался сделать, насколько мог, нежным, покорным и приветливым, Сулла спросил ее:
– Ты свободна, Валерия?
– Несколько месяцев тому назад я была отвергнута моим мужем, но не за какой-либо позорный проступок с моей стороны, напротив...
– Я знаю, - возразил Сулла, на которого Валерия смотрела приветливо черными глазами, выражавшими расположение и любовь.
– А меня, - прибавил экс-диктатор, намного помолчав и понизив голос, - а меня ты полюбила бы?
– От всего сердца, - ответила Валерия с нежной улыбкой на своих чувственных губах и потупив несколько глаза.