Спартак
Шрифт:
Фалернское вино было вскоре испробовано и найдено довольно хорошим, хотя и не настолько старым, как можно было желать.
– Как ты его находишь, славный Катилина?
– спросила Лутация.
– Вино недурное.
Устремив широко раскрытые глаза на стол и машинально вертя " оловянную вилку между пальцев, Катилина долгое время оставался безмолвным и неподвижным среди молчавших сотрапезников.
Судя по кровавому блеску, появлявшемуся в его зрачках, по дрожанию руки, по нервным сокращениям всех мышц и по внезапно вздувшейся большой вене, которая пересекала его
– О чем ты думаешь, Катилина? Что тебя так сильно огорчает?
– спросил, наконец, Требоний, услышав его вздох, похожий на рычанье.
– Я думал, - ответил Катилина, - что в том году, когда было налито в кувшин это фалернское вино, был предательски убит в портике своего дома трибун Ливии Друз, подобно тому, как за немного лет до этого был убит трибун Луций Апулей Сатурнин, как еще ранее были зверски зарезаны Тиберий и Кай Гракхи две величайших души, которые были украшением нашей родины. И всякий раз за одно и то же дело - за дело неимущих и угнетенных, и всякий раз одной и той же преступной рукой - рукой бесчестных аристократов.
И после минуты раздумья он воскликнул:
– И неужели написано в заветах великих богов, что угнетаемые никогда не получат покоя, что неимущие никогда не получат хлеба, что человечество всегда будет разделено на два лагеря - волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?..
– Нет! Клянусь всеми богами Олимпа!
– закричал могучим голосом Спартак, ударив кулаком по столу.
В то время, как происходил этот разговор, в передней комнате шум и крики все усиливались, соответственно количеству вина, которое было поглощено находившимися в ней пьяницами:
Вдруг Катилина и его сотрапезники услышали крики:
– А, Родопея! Родопея!
При этом имени Спартак вздрогнул всем телом. Оно напомнило ему родную Фракию, горы, его дом, его семью. Несчастный! Сколько разрушенного счастья! Сколько сладких и печальных воспоминаний!
– Добро пожаловать, добро пожаловать, прекрасная Родопея!
– кричали разом десятка два пьяниц.
Родопея была красивая девушка двадцати двух лет, высокая и стройная, с чистым лицом, правильными чертами, с очень длинными белокурыми волосами, с живыми и выразительными голубыми глазами. Она была одета в синюю тунику, украшенную серебряными каемками; на руках ее были серебряные браслеты, а вокруг головы синяя лента из шерсти. По всему ее виду можно было догадаться, что она не римлянка, а рабыня низшего сорта. Легко можно было понять, какую злосчастную жизнь она принуждена была вести.
Насколько можно было заключить по очень сердечному и достаточно почтительному обращению с ней дерзких и бесстыдных завсегдатаев таверны Венеры Либитины, видно было, что эта девушка очень добра, несмотря на тяжелую жизнь, и крайне несчастна, несмотря на показную веселость.
Однажды, попав в заведение Лутации, вся окровавленная от побоев, которым ее подверг хозяин, по профессии сводник, она попросила глоток вина, чтобы немного подкрепиться. С этого дня Родопея через каждые два или три дня, при всякой возможности, заходила вечером
Могильщик Лувений, его сотоварищ, по имени Арезий, и мнимый нищий Веллений, разгоряченные слишком обильными возлияниями, начали беседовать о Катилине. Им уже было известно, что он находится в другой комнате. Трое пьяных извергали всякие хулы по адресу патрициев, хотя остальные посетители пытались призывать и к более осторожным выражениям.
– Нет, нет, - кричал могильщик Арезий, - нет, клянусь Геркулесом! Не следует пускать сюда этих подлых пиявок, сосущих нашу кровь, и позволять им оскорблять нас в местах наших собраний своим присутствием.
– И кто этот богач Катилина, погрязший в кутежах и преступлениях, наемный убийца Суллы? Зачем приходит он сюда в роскошной своей латиклаве смеяться над нашей нищетой, причиной которой является он сам и все его друзья патриции?
Так, беснуясь говорил Лувений и старался вырваться из рук атлета, который не давал ему броситься в другую комнату и вызвать там ссору.
– Замолчи же, проклятый пьяница! Зачем оскорблять того, кто тебя не трогает? И разве ты не видишь, что с ним десять или двенадцать гладиаторов, которые разорвут на куски твою старую шкуру?
– Плевать на гладиаторов!.. Плевать на них!
– заревел, в свою очередь, как безумный, Эмилий Варин.
– Вы - свободные граждане и, клянусь всемогущими молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов, обреченных на то, чтобы убивать друг друга для нашего удовольствия?.. Клянусь божественной красотой Венеры-Афродиты, я хочу, чтобы этому негодяю в роскошной тоге, который соединяет в себе пороки патрициев и все пороки самой подлой черни, был дан урок, который навсегда отнял бы у него охоту приходить любоваться несчастьями бедного плебса.
– Убирайся на Палатин!
– кричал Веллений.
– Провались хоть к Стиксу, вон отсюда!
– прибавил Арезий.
– Вон отсюда патрициев! Вон аристократов! Вон Катилину!
– закричали разом восемь или десять голосов.
Услыхав эти крики, Катилина грозно нахмурил брови и вскочил с места. Требоний и один гладиатор хотели удержать Катилину, но он бросился вперед и стал в дверях. Скрестив на груди руки, с высоко поднятой головой и грозным взором, он закричал во всю силу своего страшного голоса:
– Эй вы, безмозглые лягушки!
О чем расквакались? Зачем вы пачкаете своими грязными рабскими устами уважаемое имя Катилины? Чего вы хотите от меня, презренные черви?
Грозный звук этого мощного голоса, казалось, на мгновение испугал смутьянов, но вскоре раздался чей-то возглас:
– Мы желаем, чтобы ты ушел отсюда!
– На Палатин! На Палатин!
– воскликнули другие голоса.
– Или на гемонию!
Там твое место!
– пронзительно завопил Эмилий Варин.
– Так попытайтесь же прогнать меня отсюда! Вперед, смелее, подлая чернь! взревел Катилина, отняв руки от груди и вытянув их так, как это делают, готовясь к борьбе.