Спартак
Шрифт:
– В галоп!
Отряд, следуя за Спартаком, пустился галопом по аллее и быстро выехал за ограду виллы.
Старые слуги семейства, Мессалы стояли некоторое время на площади, безмолвные и изумленные и только тогда начали приходить в себя от страха, когда услыхали, что топот лошадей совсем затих.
Велико было горе Валерии, когда она, придя, благодаря стараниям ее рабынь, в себя, узнала, что Спартак уехал.
А Спартак в это время беспрерывно пришпоривал своего коня, точно конь мог унести его от мучительных забот и избавить от тревог.
Быстрота, с которой он, сам не замечая этого, пустил своего скакуна, была так стремительна, что хотя кавалеристы гнали своих лошадей во всю мочь, он опередил
Он думал о Валерии, о том, как она очнется, о горе, которое ее охватит, и о ее слезах. Судорожным, невольным движением он вонзил шпоры в живот коня, который, с дымящимися ноздрями, с тяжело дышащей грудью, с гривой, развевающейся по ветру, продолжал пожирать пространство.
Несчастный старался изгнать образ Валерии из своих мыслей. Но тогда он вспоминал о Постумии, об этой очаровательной девочке, резней, милой, понятливой, белокурой, розовой, счастливой, которая во всем, кроме черных как у матери глаз, была точным его портретом. Какая она красавица!.. Как мила!.. Как ласкова!.. Ему казалось, что она радостно протягивает к нему свои пухлые рученки, и его терзала мысль, что он, вероятно, больше ее не увидит. Он продолжал бессознательно, невольно терзать шпорами окровавленные бока своего бедного коня.
Так продолжалось бы и дальше, и кто знает, где остановились бы конь и седок, если бы, к счастью для обоих, новые мысли не мелькнули неожиданно в голове Спартака.
А вдруг Валерия не очнулась? А вдруг, узнав о его внезапном отъезде, она снова упала в более тяжелый обморок?.. А вдруг она в этот момент была уже серьезно больна?.. А вдруг - это было невозможно, не могло, не должно было быть!
– но если к величайшему его несчастью любимая женщина...
При этой мысли, жестоко стиснув коленями бока лошади, он сильно дернул за повод и сразу остановил благородное животное.
Скоро к нему подъехали его товарищи и остановились возле него.
– Мне необходимо вернуться на виллу Мессалы, - сказал он мрачным голосом, - а вы поезжайте в Лабик.
– Нет!..
– Никогда!
– ответили сразу почти все кавалеристы.
– А почему?... Кто мне помешает?..
– Мы!
– сказало несколько голосов.
– Наша любовь к тебе!
– проговорил еще один.
– Твоя честь!
– заметил третий.
– Твои клятвы, - закричало четыре-пять голосов.
– Наше дело, которое погибнет без тебя!
– Долг!.. Долг!..
И здесь раздался общий ропот, смешанный шум голосов и единодушные просьбы.
– Но вы не понимаете, клянусь всемогуществом Юпитера, что там находится женщина, которую я обожаю и которая, может быть, умирает от горя.., и что я не могу...
– Если к несчастью - да избавят от этого боги!
– она умерла, тебе не спасти ее, только себя погубишь; если же то, чего ты боишься, не произошло, то, чтобы вы оба успокоились, направь к ней посланца, - сказал с выражением уважения и любви в голосе декурион.
– Значит, я должен бежать от опасностей и подвергнуть им другого, вместо себя?.. Клянусь всеми богами Олимпа, никогда обо мне не посмеют сказать такой гнусности!
– Я без всякого риска вернусь на виллу Мессалы.
– сказал громко и решительно один из кавалеристов.
– А как ты это сделаешь?.. Кто ты?..
– Я - твой верный почитатель, человек, готовый отдать за тебя свою жизнь, - ответил всадник, направляя своего коня через ряды товарищей, чтобы подъехать к Спартаку.
– И ничем не рискую, - продолжал он, приблизившись к вождю, - так как я латинянин и хорошо знаю местность и язык страны. В первом же крестьянском доме, который мне попадется, я обменяюсь одеждой с одним из крестьян и пойду на виллу Валерии Мессалы. Я вернусь к тебе много раньше, чем ты прибудешь в Нэлу, и доставлю точные вести от нее.
– Но ты..,
– Верно, - ответил тот, - я - Рутилий, и очень рад и горжусь, Спартак, что среди десяти тысяч гладиаторов ты меня узнаешь. Ты меня не забыл.
Рутилий был храбрый и осторожный юноша, и на него можно было положиться. Поэтому, уступив, в конце концов, просьбам своих солдат, Спартак согласился на предложение латинянина. Снова пустившись в путь во главе отряда, он очень быстро добрался до одной маленькой дачки, где написал на дощечке страстное письмо Валерии на греческом языке и отдал его юноше, который обещал лично передать письмо в руки Валерии.
С душой менее тревожной и с несколько успокоенным умом, Спартак в сопровождении отряда гладиаторов направился в Лабик.
На заре он достиг места, где Мамилий со своими двумястами пятидесятые кавалеристами в тревоге ждал его. Он доложил вождю, что их прибытие в Лабик навело на окрестных жителей сильный страх; поэтому будет разумным не ожидать здесь до вечера, а немедленно двинуться по направлению к Аквинуму.
Спартак согласился с благоразумным мнением Мамилия и, не теряя времени, выступил из маленького лагеря при Лабике. Проскакав весь день и следующую ночь, он на рассвете прибыл на совершенно измученных лошадях в Алатри, где приказал своей кавалерии сделать привал, разрешив ей отдых на весь этот день. А в следующую ночь он быстрым маршем направился в Ферентинум, куда прибыл спустя два часа после восхода солнца. Здесь он узнал от нескольких дезертиров из римского легиона, которые ушли к гладиаторам из Норбы, где стоял лагерем Вариний, что жители Лабика поспешили к Варинию сообщить ему о присутствии отряда конных гладиаторов возле Тускулума. Претор вследствие этого разделил свою кавалерию на две части по пятьсот человек в каждой; одну направил в погоню за врагами, добравшимися до Тускулума, другую - в Ферентинум, чтобы отнять у гладиаторов возможность вернуться в аквинский лагерь в закрыть всякий путь к спасению.
Поэтому Спартак немедленно покинул Ферентинум и не дал отдыха своим товарищам, пока не достиг Фрегелл; отсюда в полночь он двинулся по направлению к Аквинуму, куда и прибыл на рассвете.
Вечером сюда же прискакал Рутилий, доставив фракийцу успокоительные известия о здоровьи Валерии, которая на письмо Спартака ответила очень страстным, хотя и полным упреков письмом.
Валерия писала своему возлюбленному, что с этого дня через старика домоуправителя Либедия она время от времени будет посылать известия о себе в лагерь, и очень просила его, чтобы он тем же способом давал весть о своем житье-бытье. Либедий, всегда готовый исполнить всякое желание своей госпожи, с великой радостью согласился по временам ездить в лагерь гладиаторов, где он будет иметь возможность повидаться со своими сыновьями.
На следующий день, посоветовавшись с Эномаем, Борториксом и остальными командирами легионов, Спартак приказал снять лагерь при Аквияуме и во главе своих двадцати тысяч гладиаторов направился в Нолу.
Двадцать пять тысяч гладиаторов, стоявшие лагерем в Ноле, приняли своих братьев, вернувшихся из Аквинума и покрытых славой побед, с бурными изъявлениями радости.
В течение трех дней продолжались песни и веселье в лагере при Ноле. Совет верховного штаба Союза угнетенных постановил перевести армию гладиаторов на зимние квартиры, так как все понимали, что ввиду быстрого приближения сурового периода дождей и снега, Вариния можно было не опасаться. Все понимали также и то, что было бы безумием думать о нападении на Рим, против которого, как он ни был ослаблен после поражения при Канна", ничего не мог поделать даже Ганнибал. А ведь Ганнибал был величайшим полководцем, какого знали в то время, и Спартак ставил его много выше Кира и Александра Македонского.