Спартак
Шрифт:
— Однако Арторикс сообщил мне, — добавил Крикс, — что этот Эномай, хотя очень смел, но легковерен, неосторожен и неблагоразумен…
— Клянусь Геркулесом!.. Это скверно… Очень скверно!
— Я подумал то же.
И оба гладиатора замолчали на некоторое время. Первым нарушил молчание Крикс, спросив Спартака:
— А Катилина?
— Я начинаю убеждаться, — ответил фракиец, — что он никогда не пойдет с нами в нашем предприятии.
— Значит ложь — та слава, которая идет о нем, и сказка — хваленое величие его души?
— Нет, у него великая душа и еще больший
И, помолчав немного, он добавил:
— Сегодня вечером я в его доме увижусь с ним и с его друзьями для того, чтобы постараться придти к соглашению относительно общего выступления, но я боюсь, что мы ни к чему не придем.
— А наша тайна известна ему и его друзьям?..
— Никакая опасность не грозит в случае открытия ее: если нам не удастся сговориться, они все же нас не предадут. Римляне ведь так мало боятся нас — рабов, слуг, гладиаторов, что не считают нас способными создать серьезную угрозу их власти. Даже с рабами, которые восстали в Сицилии восемнадцать лет тому назад под начальством Эвна, сирийского раба, и вели такую ожесточенную борьбу с Римом, они считались больше, чем с нами.
— Верно, эти — уже почти что люди.
— А мы ведь для них не люди, а низшая раса. В глазах Крикса сверкали искры дикого гнева.
— Ах, Спартак, Спартак, — прошептал он, — более чем за жизнь, которую ты мне спас в цирке, я буду тебе благодарен, если ты настойчиво доведешь до конца трудное дело, которому ты себя посвятил. Постарайся объединить нас, руководи нами, чтобы мы могли пустить в ход наши мечи, добейся, чтобы нам удалось померяться силой я открытом бою с этими знатными разбойниками. Тогда мы им покажем, что мы такие же люди, как и они, а не низшая раса.
— О, до конца жизни я буду упорно бороться за чаше дело, и с непоколебимой волей, неукротимой анергией, всеми силами своей души я доведу его до славного конца или погибну в борьбе за него!
Спартак произнес эти слова твердым и убежденным тоном, пожимая правую руку Крикса, который, подняв ее и прижав к сердцу, сказал в сильном волнении:
— О, Спартак, спаситель мой, ты рожден для великих дел, из таких людей, как ты, выходят герои!
— Или мученики, — прошептал Спартак с выражением глубокой грусти, опустив голову на грудь.
Разговаривая, оба гладиатора двинулись к наружной лестнице, ведущей в портик базилики.
Едва только они достигли портика, какой-то человек подошел к фракийцу и оказал:
— Итак, Спартак, когда же ты решишь вернуться в мою школу? Это был дависта Акциан.
— Да поглотит тебя Стикс при жизни! — воскликнул гладиатор, гневно повернувшись к своему прежнему хозяину. — Когда ты оставишь меня, наконец, в покое и перестаешь надоедать своими проклятыми просьбами?
— Но я, — сказал сладким и вкрадчивым голосом Акциан, — я надоедаю тебе только для твоего же блага: заботясь о твоем будущем, я…
— Выслушай меня, Акциан,
И, спустя мгновение, он добавил:
— А ты ведь знаешь силу моего кулака, ты, видевший, как я отделал этим кулаком десять твоих рабов-корсикавцев, которых я обучал ремеслу гладиатора и которые, вооружившись деревянными мечами, напали в один прекрасный день на меня все разом!
И в то время, как ладэдста рассыпался в извинениях и уверениях в дружбе, Спартак прибавил:
— Уходи же, и впредь не попадайся мне на глаза!
Оставив Акциана сконфуженным и смущенным посреди портика, оба гладиатора пошли через Форум по направлению к Палатину, к портику Катулла, где Катилина назначил свидание Спартаку.
Дом Катулла был одним из самых роскошных и изящных в Риме. Находившийся впереди дома великолепный портик был украшен военной добычей, отнятой у кимвров, и бронзовым быком, пред которым эти враги Рима приносили присягу. Это было место встречи римлянок, которые обыкновенно здесь гуляли и занимались гимнастическими упражнениями; поэтому сюда же сходились представители элегантной молодежи, патриции и всадники, чтобы поглазеть и полюбоваться прекрасными дочерьми Квирина.
Когда оба гладиатора пришли к портику Катулла, он был окружен сплошной стеной людей, смотревших на женщин, которых собралось в этот день здесь больше, чем обычно, гак как на улице шел снег, и дождь.
Действительно, чудесное и привлекательное зрелище представляли сверкающие белизной точеные руки и олимпийские плечи среди блеска золота, жемчугов, камней, яшмы и рубинов и среди бесконечного разнообразия цветов пеплумов, палл, стол и туник из тончайшей шерсти и легких тканей.
Здесь блистали красотой Аврелия Орестилла, любовница Катилины, я хотя юная, все же величественно красивая Семпрония, которой суждено было впоследствии, за личные достоинства и редкие качества своего ума, получить прозвание знаменитой и затем умереть, сражаясь как храбрейший воин рядом с Катилиной в битве при Пистории. Здесь были и Аврелия, мать Цезаря, Валерия, жена Суллы, весталка Лициния и сотни других матрон и девушек, принадлежавших к наиболее видным фамилиям в Риме.
Внутри великолепного и обширнейшего портика некоторые из этих патрицианских девушек качались на особых качелях: другие неподалеку забавлялись игрой в мяч — самой распространенной и излюбленной игрой римлян обоего пола, всех возрастов и положений.
Спартак и Крикс остановились несколько позади толпы патрициев и всадников, как полагалось людям их положения и стали искать глазами Луция Сергия Катилину. Они увидели его стоящим возле одной колонны вместе с Квиятов Курием, благодаря которому впоследствии был открыт заговор Катилины, и с юным Луцием Кальпурнием Бестием, он впоследствии был народным трибуном в год этого заговора.