СПАС I
Шрифт:
— Их родители на работе, — сказал Габриэль, увидев, что я смотрю на любопытные мордашки.
— На какой работе? — удивился я. Ибо не понимал, что за работу должны делать повстанцы. Их же дело — революции устраивать.
— А ты думаешь, станция и наше общество в целом святым духом питается? Кто-то в засаде возле торговых путей сидит, кто-то в шахте ковыряется.
— Ты же говорил, что у вас с внутренними планетами непримиримая вражда?
— И что?
— А кому же вы добытые минеральные ресурсы продаете?
— Им и продаем. Война войной, а прибыль должна быть. И у нас, и у них. Мы им даже товары, которые у них разбоем получили,
Было заметно, что Габриэль разговаривает со мной на автомате. Его мысли были далеки от межпланетной экономики. Пройдя кубрики, мы оказались в следующем отсеке, где мне сразу стало понятно, как именно астермены «добывают» товары с внутренних планет. Здесь базировались их ударные истребительные звенья. О тактике космических пиратов знали все. Повстанцы из пояса не могли себе позволить флотилии из крупных кораблей, поэтому налеты проводили за счет одно- или двухместных машин. В ангаре, где мы оказались, в три рядка стояли истребители, штурмовики и бомбардировщики. Солянка собралась еще та, с огромным диапазоном дат и мест производства. Хоть музей открывай. Но экспонаты этого музея были действующими, в рабочем состоянии их поддерживала целая орава техников. Они что-то пилили, варили, отрезали и присобачивали обратно. Грохот в ангаре стоял такой, что беседу продолжать не представлялось возможным. Я шел, стараясь не поскользнуться на лужах масла и не задохнуться. Гарь в воздухе для меня была делом привычным, я и из пожаров людей вытаскивал, здесь же мне хотелось захлопнуть забрало шлема. Как астермены умудряются дышать этим дерьмом и что у них творится в легких?!
Когда мы перешли в следующий отсек, я вздохнул с облегчением в самом прямом смысле слова. Габриэль провел меня по лайнеру, который служил чем-то вроде госпиталя. Мы прошли с носа на корму через весь корабль и в самом конце коридора уткнулись в дверь, которую охраняла женщина в замызганном белом халате с кобурой под мышкой. Завидев Габриэля, она, потупив взгляд, отошла в сторону. С ней же остались и Ром с Рэмом, в каюту зашли только мы с адмиралом.
Каютка была небольшая, скорее всего, раньше она была чем-то вроде кладовки. Но сейчас в ней навели идеальный порядок. Таких белых стен я не видел больше нигде на станции, а пол покрывал не слой ржавчины, а синтетический ковер с коротким ворсом. По-своему это выглядело роскошью. В тесноту каюты втиснули койку, возле которой на стене были размещены ящики с медицинской аппаратурой и мониторами.
Глянув на лежащего на койке пациента, я содрогнулся. Парню можно было дать лет двадцать пять, точнее его возраст мешали оценить покрывавшие его тело и лицо ожоги — зажившие, порозовевшие, но от этого не переставшие выглядеть отталкивающе. На руках пациента и на его шее висела целая гирлянда из шлангов и проводов. Его грудь медленно вздымалась, но, скорее всего, не сама: в обгоревшие растрескавшиеся губы был вставлен мундштук со шлангом, через который аппаратура с шумом подавала воздух. Обожженные веки без ресниц у пациента были прикрыты, но я заметил, как под ними рывками из стороны в сторону двигались глазные яблоки.
По роду своих занятий я часто сталкивался с жертвами различных техногенных катастроф и в силу этого не понимал, почему парень находится в таком плохом состоянии. Парализованные конечности без проблем лечились с помощью имплантов на позвоночный столб. Про косметику типа рубцов и говорить не стоило — трансплантация кожи занимала длительный
Едва мы подошли к нему, как беднягу начала бить крупная дрожь, его зубы судорожно сжали мундштук так, что пластик заскрипел. Дрожь переросла в судороги, пациент замолотил ладонями по кровати, и если бы он не был к ней привязан, то грохнулся бы на пол. На одном из медицинских мониторов зажегся оранжевый индикатор. Я увидел, как по шлангу в вену пациента побежала желтоватая жидкость.
— Анестетик, — предвосхищая мой вопрос, произнес Габриэль. — У моего сына отторжение имплантов.
— Редкая штука.
— Редчайшая. Одна на миллион. Его машина была подбита, но ему повезло… точнее, я так считал, что повезло, когда мы смогли вырезать его из оплавленного кокпита. Врачи дали мне выбор. Или провести срочную имплантацию и восстановить двигательные функции. Или применить более консервативное и щадящее лечение. И тогда мой сын сможет ходить черед год. Год, понимаешь?
Глаза у Габриэля были абсолютно безумными. Поэтому я не стал ничего отвечать и лишь кивнул.
— Год в инвалидном кресле, — повторил он.
— И ты настоял…
— Не я! Обстоятельства! Нам некогда ждать, нам надо сражаться! Каждый боец на счету!
И в особенности, если этот боец — сын лидера. Кто еще будет личным примером вести эскадрильи в драку? Но и эту мысль я высказывать не стал.
Габриэль встал на одно колено и взял сына за руку.
— Я приказал… — У лидера повстанцев дрогнул голос. — Я попросил его пойти на имплантацию…
— Импланты не прижились?
— Да. И операция только ухудшила его состояние. Ты можешь ему помочь?
— Наверное. Скорее всего, да. — Я переживал из-за того, что раньше мне приходилось иметь дело только со свежими ранами. Сработает ли моя способность на болячках, вызванных неудачными операциями, да еще и осложнениями в виде не включившихся наноустройств?
— Что тебе нужно, чтобы начать?
— Ничего особенного. Я только попрошу тебя выйти.
— Нет! Они тоже просили меня выйти! — взревел Габриэль.
— Они… это кто? — уточнил я.
— Врачи! Больше я этой ошибки не сделаю! Я останусь и буду наблюдать.
Я бы Габриэлю не возражал, если бы не знал о его дурацкой привычке хвататься за оружие. А сейчас он к тому же находился в высшей степени возбуждения. По меньшей мере мешать он точно будет, а по большей — застрелит меня не раздумывая, если решит, что лечение пошло куда-то не туда.
— Ты будешь мешать…
— Я останусь!
— Ты пойми, ты мешаешь. Мне для активизации дара надо сосредоточиться. Ты будешь отвлекать…
— Я! Не! Уйду! — орал Габриэль прямо мне в лицо.
То ли от его диких криков, то ли просто так совпало, но у его сына снова начались конвульсии. А я продемонстрировал, что тоже умею говорить громко. И убедительно.
— Посмотри на него! Перестань на меня пялиться! На сына своего посмотри! Я могу сделать хуже?! Как ты считаешь — еще хуже ему станет?! Или нет?! Так дай мне попробовать!
Габриэль мне не отвечал. Но и взгляда от моего лица не отводил. Я представлял, насколько ему тяжело смотреть на сына. Ведь это его решения сделали из самого родного на свете человека изуродованного инвалида. Причем дважды. Перейдя на сторону мятежников, адмирал подставил семью под удар. А потом, как будто этого мало, он решил еще и интенсивную терапию провести.