Спасатели веера
Шрифт:
— Посоветовал идти прямо, потом свернуть налево, вдоль болота.
— Как же, посоветовал. Там живут трясея и хрипуша, попали бы к ним — уже не выбрались бы. Да и на поляне, где изба Ягойой стоит, трава растет — разрыв-трава называется, у людей ноги отрывает.
— Так уж и отрывает, — усмехнулся Никита.
— А ты не смейся, красивый, лучше послушайся, не ходи туда. Комоня не потеряешь, бо пешец ты, но полжизни оставишь. Страж-камень не зря стоит, витязей предупреждает.
— Что ж он в глухом лесу стоит?
— Так ведь по тракту
Лимнада нырнула, потом спустя несколько секунд вынырнула уже у дальнего края трясины. Лицо у нее было совсем печальное.
— Я бы поплакала по вас, у людей подсмотрела, да плакать не умею.
— Как звать-то тебя, кудрявая? — спросил Такэда.
— Глая. — Девушка сделала жест, как бы отталкивая кого-то, и тихо, без всплеска, ушла под воду.
Путешественники переглянулись.
— Ох и умеешь ты производить впечатление на баб, — сказал Такэда завистливо. — Если уж эта зеленокожая загляделась!
Сухов рассмеялся, но не слишком весело. Он не знал, кому верить, старику с филином или зеленоволосой девчонке с ногами лягушки. А интуиция ничего не подсказывала.
— Эх, забыл у нее спросить об этих подземных стрелах! — в сердцах топнул ногой Такэда. Подошел к камню, потрогал надпись пальцем. — Жаль, что наш лингвер не видит ничего, он бы перевел.
Никита очнулся, подумал: если бы Праселк был из группы обеспечения Семерых, он говорил бы и действовал иначе. А главное, у зеленокожей лимнады по имени Глая были очень бесхитростные глаза. Живые и испуганные.
— Слышишь, профессор, — сказал Сухов, направляясь в обход камня. — Я плохо знаю фольклор. Кто такие хрипуша и трясея?
— Хрипуша, вероятно… э-э… хрипит, — любезно поделился знаниями Такэда, — а трясея… э-э… значит, трясет.
— Не знаешь, — констатировал Никита. — А Сол-разбойник с сыновьями?
— Про сыновей ничего сказать не могу, а вот сам разбойник — это скорее всего Соловей. Все-таки русские былины насчет всей здешней колдовской компании говорили правду.
Они углубились в чащу леса, мрачного и темного, без единого птичьего крика или стука дятла. И снова атмосфера чужого мира заставила их почувствовать страх и застарелую боль этих мест, заставила идти медленней и говорить тише. Бывший тракт зарос лесом практически весь, ничто уже не напоминало о его существовании. Лишь однажды путешественники набрели на скелет лошади да нашли черную стрелу без наконечника, протыкавшую метровый ствол сосны на высоте человеческого роста.
Пройдя с километр, уперлись в другое болото, повернули вдоль него и вскоре вышли на край поляны с высокой, до колен, травой. Посреди поляны стояла не избушка на курьих ножках, как ожидали друзья, невольно подгонявшие читанные в детстве сказки
Путники обошли поляну кругом, но ни в одной из стен избы не заметили ни окна, ни двери, как, впрочем, не увидели и тропинки, соединявшей избу с миром вокруг. Строение казалось своеобразным памятником неолитической архитектуры, реликтовым объектом поклонения, но никак не жилищем, и тем не менее от него пахло живым духом, духом недобрым и угрюмым.
— Ох, чую, съеденному быть! — поежился Такэда.
— Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом! — прокричал вдруг Никита, напугав Толю.
— Дом-дом-дом, — ответило эхо и не успело смолкнуть, как с протяжным скрипом в стене, напротив которой стояли люди, появилась дверь! Вернее, дверной проем. Впечатление было такое, будто часть бревен испарилась, растаяла, причем неровно — вверху уже, внизу шире.
— Гляди-ка, действует! — поразился Толя. В глухой черноте образовавшегося входа что-то зашевелилось, и на порог выполз тщедушный некто. Старик не старик, но двигался он по-стариковски неловко, медленно, спотыкаясь, держась за стены. Сначала друзьям показалось, что он пятится задом, однако, вглядевшись, они поняли, что у старика, по росту — карлика или гнома, нет лица. То есть голова его заросла волосами со всех сторон.
— Что за скоки да голки? [55] — проскрипел он. — Никого нет дома. — Как и чем он говорил — было загадкой.
— А ты разве не дома? — прищурился Никита.
— Ась? — сунул старик руку к огромному острому уху, заросшему седым пухом.
— Пень глухой, — проворчал Такэда. — Домовой, что ли?
Существо мелко закивало.
— Челядин есть, а тиуна нету. А вы кто будете? Почто шумите?
— Ты нас в дом пусти, да баньку истопи, да накорми, напои, а тогда и спрашивай.
55
шум и крик.
— Не хами, — тихонько одернул Сухова Такэда. — Кто ж пустит после таких претензий?
— Это обычная формула сказки, — так же тихо отозвался Никита. — В принципе действовать надо только так, смело до наглости, сказители не ошибались, передавая поведение фольклорных героев.
— Эт мы могем, — снова закивал старичок, блеснув вдруг внимательным глазом под волосами на лице. — Проходите, люди добрые, если сможете.
— Разрыв-трава, — напомнил Толя слова болотной нимфы.
— Ничего она нам не сделает, прикажи только своему Сусаноо усилить защиту ног. Хотя вряд ли в этом есть необходимость. — Никита имел в виду приказ: диморфанты и сами знали, что им нужно делать.