Спасение души
Шрифт:
На этот раз я срываюсь. Я не могу дышать.… Я не могу говорить, оплакивая его потерю.
Финн отпускает мою руку, чтобы обнять меня за грудь, уткнувшись лицом в мою шею, когда он обнимает меня. Именно тогда я понимаю, что у меня подкосились ноги, и он удерживает меня в вертикальном положении, позволяя мне ослабнуть в защите его рук. И всю оставшуюся ночь он остается рядом со мной, ни на минуту не позволяя мне упасть.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Финн
Волосы Коры золотыми волнами разметались по подушке. Ее глаза мягко закрываются, она тихо
Четыре дня назад мы отплыли недалеко от побережья Асизы, чтобы почтить память Кая. Но нам потребовался целый день, чтобы найти его родителей и сообщить новости. Их было нелегко найти, и они сказали, что некоторое время не видели своего сына. Но я чуть не сломался, когда его мать упала на колени, схватившись за живот, когда я сказал ей, что их сын мертв. И его отец наклонился вместе с ней, удерживая ее от дальнейшего падения, крепко обнимая ее, когда он тоже сломался.
Они оплакивали его вместе с нами в море в тот день, их руки были все время переплетены, когда они стояли на носу корабля, омраченные горем.
Я сбился со счета, сколько раз Кора благодарила меня за то, что я схватил его в Гехендре, а не оставил позади. Но Кай — один из нас. Даже в загробной жизни он всегда будет занимать место в наших сердцах.
Все это время Кора цеплялась за мою руку, как будто у нее подкосились бы ноги, если бы она ее отпустила. Слезы наполнили ее глаза, когда отец Кая положил тело своего сына на маленькую деревянную лодку. Затем поджег ее, чтобы она плыла к горизонту, покрытому синевой и пурпуром. Огонь, пожиравший его тело, ярко сиял на фоне сумеречного неба, пока каждый из нас шептал то, что хотел бы ему сказать. Наши последние прощания и наше глубочайшее почтение. И его родители бросили лепестки в море, позволив им плыть за их сыном. Акт надежды обрести мир в загробной жизни.
С тех пор Кора плакала каждый день. Слишком сильная боль от потери его и Эммы. Но с Каем она могла попрощаться, а с Эммой, похоже, у нее нет на это возможности. Иногда я ловлю ее, когда она останавливается перед комнатой Дрейвена, куда он забрал девушку, отказываясь выпускать Эмму из поля его зрения. И Кора несколько раз глубоко вздыхает, прежде чем открыть дверь для своего ежедневного визита. В тот момент, когда она уходит, ее тело падает прямо в мои ожидающие объятия.
Хотя, это странно. На теле Эммы нет пульса, никаких признаков жизни. Тем не менее, она прекрасно сохранилась. Кора сказала то же самое на второй день своего визита, когда она влила свои силы в тело Эммы, чтобы проверить, нет ли каких-либо признаков травмы, но ничего не обнаружила.
Когда я стоял у ее постели, Дрейвен прижимал ее хрупкую руку к своим губам. Тогда-то я и заметил это: знак спаривания. Увидев это, я нахмурил брови, потому что, когда умирает пара, умирает и метка. Тогда я поднял свои руки только для того, чтобы посмотреть на безымянные ладони. Единственный признак того, что у меня когда-то была пара — это легкий шрам на порезанной плоти.
Но у Дрейвена и Эммы… Хотя он выцвел и его почти нет, следы все еще видны. Тем не менее,
Обычно тело начинает разлагаться, и это было нечто такое, чего я, кажется, не могу понять. Я не уверен, содержит ли вода в Море Душ что-то, что сохраняет тело нетронутым, или, может быть… Эмма не мертва. Что, если она в глубоком сне?
Мысль безумная, но Море Душ — это неизвестность, которую мы не понимаем. Нет истории или письменных сведений о том, что он может сделать.
Но Дрейвен… Он не может видеть дальше ее неподвижного тела и тишины в ее груди, когда я озвучиваю свои вопросы. И я не виню его. Я знаю, насколько всепоглощающа боль, которая пустила в него корни.
Я дважды видел его в плохом состоянии. Когда он потерял отца и когда ушла Эмма. Но это… Это другое. Он не в ярости. Не стремится к насилию и ни с кем не разговаривает. Он превратился в оболочку самого себя. Почти не спит, а если и спит, то максимум несколько минут, когда его заставляет тело. Даже тогда он остается сидеть у своей кровати, сжимая руку Эммы.
Под его глазами залегли темные полумесяцы, а лицо стало еще бледнее и изможденнее из-за того, что он отказывается есть что-либо, что ставят перед ним. И похоже, что он даже не понимает, есть ли кто-нибудь с ним в комнате и не оставляем ли мы еду.
Нет никакого способа освободить его из того места, в которое он сам себя загнал. По крайней мере, пока он не будет готов. И я это знал; мне потребовались годы, чтобы вытащить себя из состояния саморазрушения.
Бросив последний взгляд на спящую Кору, я оставляю ее отдыхать. Мне нужно проверить Дрейвена, не изменилось ли что-нибудь. Но когда я открываю его дверь, надежда исчезает в одно мгновение. Все на том же стуле, перегнувшись через край кровати и прижимая безвольную руку ко рту. Его тусклые, налитые кровью глаза не отрывались от ее спокойного лица.
Видеть моего друга в таком состоянии невыносимо. И я чувствую, что тону вместе с ним, но ему нужно, чтобы я был сильным. Я нужен ему как опора, когда он будет готов снова встать на ноги. Точно так же, как он сделал это для меня.
Скрипит дверь, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть входящую королеву Зораиду, ее глаза водянисто блестят, когда она смотрит на своего сына. Она коротко кивает мне, прежде чем встать рядом с Дрейвеном, кладя руку на его вытянутую на кровати руку. Но он даже не вздрагивает и не смотрит на нее. Он остается статуей.
— Сынок, — тихо произносит она. — Это еще не конец.
В мгновение ока его мышцы напрягаются, и тяжелая интонация силы сгущает воздух. В следующее мгновение он вскакивает со стула, глядя сверху вниз на свою мать.
Он взмахивает рукой и указывает на дверь.
— Убирайся!
У меня отвисает челюсть, желудок сжимается, задерживая воздух в легких. Мои глаза не верят, что он пошевелился, а уши в шоке, когда я снова слышу его голос. Несколько дней с его стороны не было никакой реакции, и первый день пылает красным от всего, что он запер внутри себя, вырываясь наружу в диком порыве.