Спасения нет

Гамильтон Питер Ф.

Он повернулся, погладил ее по щеке.

— Я заведу список.

— Перестань!

— Извини. У меня в голове такой же сумбур, как у тебя. Позволь мне побыть большим и сильным мужчиной из старинных легенд. Я приготовлю тебе приличный ужин. Пойдет?

— Спасибо.

— Если только… Что у тебя есть на кухне?

Она втянула нижнюю губу, пытаясь изобразить пристыженный вид. Не удалось — не сдержала ухмылки.

— Не знаю. Заказы делал персонал.

Он ответил своей неизменной сияющей улыбкой, однако же закатил глаза.

— Ты безнадежна.

— Слушай,

зато если тебе нужен контракт на миллиард ваттдолларов, это ко мне.

— Этим займемся прямо с утра. А пока давай посмотрим, что там есть. Э, нет. Без альтэго! Откроем холодильник вручную и посмотрим. Глазами.

Она не удержалась:

— Который холодильник?

И, хохоча, бросилась от него в кухню, а он за ней. Оба смеялись, как в те давние и славные ночи в крошечной квартирке на Элеанор–роуд. За десять минут они вывалили на мраморный столик ингредиенты и утварь, а апокалипсис оставили дожидаться за дверью.

— Ризотто с лососем и спаржей, — объявил он, приступая к нарезке лука. — Все органическое, конечно?

— Ты оскорбляешь меня сомнением! Да мой домашний Тьюринг при виде ап–багажки с отпечатанной едой зальется слезами.

— Правда? Ну, тогда разомни–ка чеснок — две дольки. Еще помнишь, как это делается?

Она налила обоим еще «Круга».

— Как–нибудь разберусь.

— И когда эвакуация? — спросил он.

— Не знаю. Ты ведь не собираешься наваливаться на меня своими принципами — мол, я остаюсь?

Он помедлил, задержав нож над половинкой луковицы.

— А что с теми, кто все–таки останется?

Она просматривала новую передачу Обороны Альфа.

— Сейчас к нам идет больше тысячи восьмисот кораблей Избавления. Оликсы не шутки шутят, Горацио. Они серьезно за нас взялись. Знаю, ты не особенно доверяешь правительству и общественным институтам…

— Дело не в правительстве — во всяком случае, против самой идеи демократической власти я ничего не имею. Но сейчас у нас правят богатые, удерживающие в относительной бедности девяносто процентов населения, чтобы дисбаланс на рынке оплачивал их неумеренную роскошь.

— Это и обо мне тоже? — устало спросила она. Который раз. Этот спор стал главным в их жизни и в конце концов разбил ее вдребезги.

— Нет.

— Правда? Я из ненавистных тебе десяти процентов.

— Никто тебя не ненавидит.

— Какого черта ты, коль так презираешь общество Универсалии, не заделался утопийцем?

— Из–за тебя.

Это было сказано почти неслышно.

— Что?

— Не мог тебя оставить.

Гвендолин едва не выронила чеснокодавилку.

— Я бы отправилась с тобой. Все… это для меня не так важно, как ты.

Горацио нервно фыркнул.

— Ты — и утопийка?

— Да, я! Не такая это плохая философия.

Он махнул рукой на блистающую обстановку кухни.

— Ничего этого там бы не было.

— Да какого хрена, мне все это для счастья не нужно. Потребление высшего уровня — просто слой косметики на реальной жизни. Мне нужны

только ты и Луи. Да и утопийцы, знаешь ли, живут не в Саутаркских фавелах. На Дельте Павлина все обеспечены и вольны заниматься тем, о чем мечтают. Ну… согласна, они потрясающие зануды, но вполне справляются. — Она скривила губы. — А я бы у них быстро заработала первый гражданский статус.

— Горе Христово, с каких пор ты так рассуждаешь?

— Я всегда так рассуждала. Это ты мечтаешь прижать налогами богачей, чтобы раздать их гроши беднякам — подравнять общество сверху. Я хотела бы подравнять его снизу. — Она за горлышко схватила бутылку, грозно взмахнула ею. — Я хочу, чтобы у каждого был пентхаус и этот дурацкий «Круг».

— Никто не хочет уравнять всех с бедняками. Если ты в это веришь, значит, наслушалась вашей пропаганды. Я просто хотел покончить с чудовищным неравенством, неизбежным при маниакальном увлечении нашей культуры Рынком, дать каждому справедливую долю. Ты не представляешь, каково приходится людям, которым помогает моя служба, тем, кто выброшен на окраины городов и общества — с глаз долой, чтобы не видно было из ваших башен.

— Это не моя пропаганда и ни хрена не мои башни! — заорала она. И сразу пожалела. — Извини. Понимаешь, утопийское общество показало нам дорогу. Теперь все это возможно и у нас — притом без идиотской идеологии омни: промышленные репликаторы и Ген 8 и нам дали такую возможность. Мы были так близко, Горацио. Я хотела бы создать что–то, чем можно гордиться: концепцию, идеологию, что–нибудь такое. На терраформированных мирах мы собирались устроить новое общество, наилучшее из возможных: капитализированную экономику изобилия для умных. Еще неделя, и мы бы начали. — Она горестно, испуганно осеклась. — А теперь все пропало. А мы с тобой спорим из–за денег и кому они достанутся.

Он обнял ее за плечи.

— Ты сама сказала, милая, человечество теперь располагает небывалыми ресурсами. Наша промышленность способна переключиться на массовое производство оружия. Нам будет чем драться с этими «кораблями избиения». А кризис сплотит нас, как ничто другое.

— С кораблями Избавления. Драться будем с кораблями Избавления. И не сплотит — потому что мы все умрем.

— Перестань! Подумай сама: желай оликсы нас убить — уже убили бы. Тут что–то другое. Может, они и постараются распихать нас всех по анабиозным камерам, но это дает нам шанс. Не скажу — большой шанс, но хоть какой–то.

— Обожаю твой оптимизм. Всегда любила.

Он на долгую минуту прижал ее к себе.

— Я бы хотел отправиться с тобой на Нашуа. Если твоя семья позволит.

— Зангари — и твоя семья.

— Да–а–а. Только бегство с Земли — самое последнее средство для всех. Не верю, что Оборона Альфа будет сидеть сложа руки.

— Они сделают все возможное. И семейный совет уже совещается. Думаю, Луи тем и занят — он ведь консультировал Юрия.

— Господи, нет ли у Энсли собственной ядерной бомбы? А то и чего покруче, насколько я его знаю. Оружие судного дня?