Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.
Шрифт:
О сестры милосердия, скорей!
Мне кажется, что так и будет это:
104
Глухой звонок на утренней заре:
И крест пунцовый на стекле кареты".
АГИТБРИГАДА –
Молотов выступил утром, двадцать второго июня. А к вечеру мы уже организовали агитационно-художественную бригаду.
Как же без нас-то?
Мы едем в переполненном трамвае по дождливым ленинградским улицам. Стул-носилки (длинное, нескладное сооружение) стоит на передней площадке наискосок,
Люди протискиваются боком, ругаются, орут.
Водитель останавливает вагон и подзывает милиционера.
— Товарищ милиционер, — говорю я, — мы комсомольцы, члены агитбригады. Мы опаздываем на выступление в воинскую часть. Нас ждут сто двадцать бойцов, которые…
Милиционер, не дослушав, машет рукой водителю:
— Вы что, с ума сошли? Соображаете, что вы делаете? Отправляйтесь сейчас же!
Сочинив первую программу, мы решили показать ее Корчагиной-Александровской.
Знаменитая старуха растрогалась. Она обнимала нас, хвалила каждый номер и называла Гитлера антихристом.
А мы смотрели на нее во все глаза.
Как же так? Неужели она, Народная артистка Советского Союза, верит в Бога?
Быть того не может!
ЧТО ТАКОЕ СУДЬБА? –
Что такое судьба?
Я, человек нисколько не суеверный, относился к этому слову с некоторой иронией. Оно ведь на все случаи пригодно: убьют — судьба, не убьют — тоже судьба.
105
Однако, жизнь подкидывала примеры, заставляющие задумываться.
Мы возвращались из Москвы, куда ездили к Калинину проситься на фронт всей бригадой. Принял нас не Калинин, а один из его референтов. Поглядел как на сумасшедших и спросил, указывая на меня:
— Это с ним-то?
— А мы без него не можем, он нам пишет.
Референт пожал плечами и коротким жестом отвел дальнейшие уговоры. Ребята потащили стул-носилки обратно на вокзал.
Дорогу сильно бомбили. Доехали до станции Малая Вишера. Простояли полагающиеся пять минут.
Поезд уже собирался тронуться, но внезапно отрывисто, отчаянно, на разные голоса закричали паровозы.
Ребята выхватили меня из вагона, бегом донесли до крохотного домика и посадили на крыльцо. Почему там было безопаснее — не знаю.
Над станцией низко, не торопясь, пролетело несколько бомбардировщиков. Выли они ужасно. Для устрашения их оборудовали специальными сиренами.
Самолеты скрылись, не причинив никакого вреда. Где-то вдалеке слабенько захлопали зенитки. Дорога была совсем беззащитной.
Паровозы протяжно возвестили отбой. Меня понесли обратно. Все помогали.
— Дураки, что не пустили нас на фронт, — сказал Женька, — мы бы не пропали. Видите, какая взаимовыручка?
Едва меня положили на полку, опять началась истошная разноголосица гудков. Самолеты возвращались.
— Так и будем бегать? — сказал я ребятам. — Остаемся.
И вовремя: вокруг загремели взрывы. Вагон тряхнуло. Зазвенели разбитые стекла. А перед окном, совсем как в дурном кинокадре, возник черный столб, похожий на смерч.
106
Когда он осел, не было ни домика, ни крылечка. А ведь посадили бы меня именно туда, — рука еще помнила (да и сейчас помнит) шершавое прикосновение перил.
А вот еще…
В 1953 году институт Турнера устроил встречу бывших воспитанников.
С первой женой Леной у меня уже было так плохо, что хоть голову в петлю — какая к черту встреча! Но прислали автобус и пришлось ехать.
Надо сказать, мероприятие меня немного развлекло. Вечер был странный — поэтичный и слегка жутковатый. Люди с палочками, на костылях и в инвалидных креслах вглядывались друг в друга и спрашивали: "Слушайте, а вы в каком году тут лежали?.. До войны или после?.. Погоди, а ты не такой-то?.."
За столом рядом со мной сидела молодая милая женщина.
— Хотите пирожное? — и безошибочно выбрала мое любимое — "картошку".
Подошла Варвара Павловна.
— Лилечка, а ты помнишь, как заставляла врачей и воспитателей браться за руки и петь:
"Баба сеяла горох, Прыг-скок, прыг-скок!" И кричала:
— Прыгайте! Прыгайте! Сколько тебе было — шесть?
Лиля позвонила мне только через год, узнав, что от меня ушла жена.
Я позвал ее в гости.
Она рассказала, что в тот вечер не собиралась в институт, у нее были совсем другие планы.
Но что-то ее заставило.
Если бы не это «что-то», моя жизнь неизбежно закончилась бы в инвалидном доме.
Так что же такое судьба? И что такое случай? И просто ли это спор о терминах?
107
НЕ БОЮСЬ –
Ленинград долго не бомбили и мы очень гордились этим.
Представляете, Москву бомбили, а нас нет!
Ходили слухи: ленинградские зенитчики отрядили делегацию — обучать московских. А то у них как-то не ладилось.
Мы не понимали, что немцы просто хотят захватить город целым и невредимым.
А когда их остановили — началось.
В первый же день самолеты прорвались то ли четырнадцать, то ли семнадцать раз.
Я сижу за столом. Мама нервно мечется по комнате. У нее все валится из рук. Она почти в истерике.
Мы погасили свет. На окне плотная маскировка, но оно кажется голым и поминутно вспыхивает белым пламенем.
Мы забыли о том, как огромен город. Кажется, что он сжался в пятачок из нескольких улиц, и по этому пятачку молотят глухие удары.
Я нисколько не боюсь, нисколько. Но меня беспрерывно бьет крупная дрожь. И когда я пытаюсь успокаивать маму, голос мой звучит незнакомо и вздрагивает.