Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.
Шрифт:
И потом одежда… Он стоял в черном смокинге, черных блестящих ботинках, у него была ослепительно белая манишка, белые пальцы, белое лицо, он сливался с черно-белым роялем, казался его отражением, продолжением…
Господи, у меня уже не хватает слов!
Он пел старинную французскую балладу, которую — бывает же такое! — я в детстве слышал от мамы.
"Бить в барабан велел король,
Бить в барабан велел король,
Он видеть дам желает".
И дальше — перехватывало горло.
"Маркиз,
"Маркиз ты счастливей меня,
Твоя жена прекрасна.
Отдай же мне жену свою —
Приказываю властно".
"Когда бы не был ты король…" — отвечал ему маркиз. И повторял с беспомощной угрозой:
"Когда бы не был ты король,
Мечтал бы я о мести".
И горькая ирония — что еще ему оставалось?
"Но ты король, ты наш король —
Защитник нашей чести".
И с безнадежной покорностью:
"Итак прощай, моя жена,
Итак прощай, моя жена,
Прощай, моя отрада.
Ты королю служить должна
И нам расстаться надо".
145
Мама, певшая мне эту песню, лежала в азиатской земле. Ленинград — город, в котором она пела, был отчетливо виден из немецких траншей. Париж — город, где эта баллада родилась сотни лет назад, задыхался от ярости и унижения. А мы — такова уж неразумная сила искусства! — жалели любовь, попранную королевской властью, хотя на душе у каждого из нас было столько горя, что его хватило бы на двести маркизов.
146
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Жизнь наша советская
Деревья срывались с откосов,
Летели на крыльях зеленых,
В истерике бились колеса,
В ознобе дрожали вагоны.
Их гул, неуёмно-тревожен,
Над степью притихнувшей реял:
Мы больше не можем, не можем!
Скорее! Скорее! Скорее!
И солнце качалось над нами,
За горы ныряя устало,
И желтое жидкое пламя
В рассыпанных лужах сверкало.
МИРНАЯ ЖИЗНЬ –
И приехали мы в Ленинград, и началась наша мирная жизнь — трудная, горькая, но разбирался я в ней все лучше и лучше.
151
ГРАЖДАНКА РУБИНШТЕЙН, ОТВЕЧАЙТЕ! –
Наши соседи Лазарь Абрамович и Роза Борисовна были реабилитированные, они отсидели по семнадцать лет. Роза попала в лагерь за потерю комсомольского билета. Не помню, за что забрали Лазаря, но он дважды был "под вышкой". Из камеры смертников то и дело уводили на расстрел, но ему повезло — оба раза приговор почему-то пересматривали.
Познакомились и поженились они уже в ссылке — два измученных, рано постаревших человека. У них был сын, шестнадцатилетний Яшенька, о
"Ведь вот поздний ребенок, а смотрите, какой удачный получился".
Яшенька — противный и смешной — иногда заходил в нашу комнату и нес ахинею:
— Лидия Викторовна, а вы бросили бы Льва Савельевиче за двести тысяч?
— Нет, не бросила бы.
Он не верил:
— Ну да — за двести тысяч? А потом просил:
— Достаньте мне почитать что-нибудь порнографическое.
Пищу он глотал, как удав, съедая зараз по восемь-десять бутербродов.
Но рассказ не о нем, а о Лазаре.
Маленький, тщедушный, он с утра, часов с шести, начинал шаркать по темному коридору: взад-вперед, взад-вперед, сотни раз, не преувеличиваю.
Ложились мы поздно, и это шарканье сводило нас с ума.
Лиля умоляла:
— Лазарь Абрамович, голубчик, ну что вам тут в коридоре? Шли бы на улицу — погуляли, подышали воздухом.
Он послушно уходил, но назавтра все начиналось снова.
Мы не сразу догадались, что это тюремная привычка: так мерил он шагами камеру, в ожидании близкой и неизбежной смерти.
Как-то, проходя по коридору, Лиля услышала в их ком-
152
нате голоса — мужской и женский. Розы Борисовны дома не было, и Лиля, очень удивившись, прислушалась. Говорил Лазарь — хрипло, отрывисто, с угрозой:
— Гражданка Рубинштейн, отвечайте, кому вы отдали свой комсомольский билет? Отвечайте сейчас же, не то вам будет плохо.
И высокий, захлебывающийся женский голос:
— Гражданин следователь, не бейте меня! Я все скажу… Я не виновата… Не бейте меня!
И опять:
— Гражданка Рубинштейн, отвечайте…
Холодея от ужаса, Лиля заглянула в приоткрытую дверь. Лазарь был один. Он сидел на стуле посредине комнаты и изображал сцену допроса жены. Лагерь не кончился. Несмотря на реабилитацию, семнадцатилетнее заключение продолжалось. Казалось, что еще минута, и разум сорвется в пропасть.
Этим темным несчастным людям не везло и после освобождения. Лазарь работал на открытом воздухе, на постоянном сквозняке, и почти совершенно оглох. Свой заработок он пропивал. Он с гордостью представлялся:
— Я — человек пьющий.
Или:
— Я — человек слишком культурный.
Жили они в нищете и протянули недолго. И он и она умерли от рака.
БЛАГОДАРИТЕ СУДЬБУ, ЧТО ВЫ ПАРАЛИЗОВАНЫ –
Я не знаю точно, в чем провинился перед Сталиным первый секретарь ленинградского обкома партии Попков. Не хочу сказать, что это был хороший человек (на душе у руководителя такого ранга, во всяком случае в нашей стране, неисчислимое и неизбежное количество грехов), но всю войну он был на своем посту и подписывал документы вместе со Ждановым.