Спасибо одиночеству (сборник)
Шрифт:
– Он должен быть в тюрьме, а не в школе!
– Не понял… – Стопудовый господин набычился, исподлобья разглядывая гостя. – Ты кто вообще? Ты откуда?
Засунув дрожащую руку за пазуху, Полынцев достал фотографию дочери, подмятую на верхнем уголке.
– Он погубил вот эту девочку… эту невинную душу…
Волосатые руки стопудового хряка оказались на удивление цепкими – воротник затрещал, приподнявшись над затылком Полынцева.
– А ну, пошёл отсюда! Невинная душа! – зарокотал Вурдала Демонович, выпроваживая гостя на площадку. – А то
Ох, зря он так сказал, схамил. Оскорблённая душа вспыхнула таким отчаянным огнём, который не только ослепляет, но и разрушает. Сам себя не помня, Полынцев за одну минуту успел управиться; хозяин отлетел во глубину прихожей и там обо что-то шарахнулся коротко остриженным калганом, волосатые руки разлетелись крестом, просверкнули брызгами золотых да брильянтовых перстней.
Уже догадываясь, что произошло, но ещё отказываясь верить, Полынцев быстро дверь закрыл, стараясь не хлопнуть, не встревожить соседей. Потом он какое-то время истуканом стоял над бездыханным хозяином, бестолково смотрел, как из-под жирной, аккуратно выбритой щеки выползает тонкая красная нитка, всё дальше и дальше разматываясь…
«Вот это я наделал! – мелькнуло в голове. – И что теперь?»
И тут раздался голос – ещё не окрепший, но уже садящийся на грубые басы:
– Ты с кем это воюешь, пап? Учитель, что ли? Ну, я сейчас…
«Эгэ!» – смекнул «учитель» и тяжело, и загнанно дыша, медленно вошёл в детскую комнату, озарённую солнечным утром. Глаза ученика, лежащего на кровати, сделались большими и оловянно-белыми от ужаса – лицо непрошеного гостя оказалось жутко перекошено. Паренёк тот был – Афиноген, а в школе просто – Афиген, а в подворотне и в тёмных кустах прозвали его – Антифик, с ударением на первое «и».
– Как тебя звать? – уточнил Полынцев на всякий случай.
Подросток, вжимаясь в подушку, пролепетал своё имя и тут же захныкал:
– А чо вам надо от меня?..
– Напоросятничал? – как-то очень нежно, вкрадчиво заговорил Полынцев. – А теперь вот надо отвечать. Вставай! Труба зовёт!
Антифик, дрожа всем телом, сел на кровати. Прыщеватые скулы покраснели от непроизвольной, постыдной неожиданности: белые плавки отсырели в промежности – на постели распустилось желтоватое пятно.
Полынцев показал эффектно-красочный пакетик, продающийся под видом курительных смесей или невинных благовоний.
– Где ты берёшь такую дрянь? Только не ври! Глядя на мокрые ноги, подросток пролепетал:
– Это отец… Я у него…
Изумлённый Полынцев машинально посмотрел в сторону прихожей.
– У него? Он что – употребляет?
Подросток заупрямился. Молчал, зверовато зыркая из-под бровей. Пришлось ненадолго перекрыть кислород.
– У него оптовая продажа… – Антифик, задыхаясь, раскололся и тут же заканючил: – Только вы ему не говорите, а то убьёт…
– Час от часу не легче, – пробормотал Полынцев, брезгливо отряхивая руки. – А где у него эти… Склады, погреба или что там такое?
– За городом. Как на дачу едешь, там… –
Полынцев повернулся и обомлел.
Многопудовый боров, убито лежавший в прихожей, благополучно воскрес. Окровавленный, всклокоченный и потный Вурдала Демонович стоял, покачиваясь, на пороге в детскую комнату. Глаза его горели – сухими сумасшедшими алмазами. А в руке – волосатой, трясущейся – мерцал небольшой пистолет.
Жутко улыбаясь, Вурдала Демонович – медленно, будто во сне – облизнул оружие, испачканное кровью. Сумасшедшее, алмазно горящее око – тоже медленно, сонно – подмигнуло Полынцеву, который отступил подальше от оружия и оказался в бетонном углу. Волосатая рука – опять же довольно-таки медленно, сонливо – передёрнула затвор. Окровавленный палец мягко нажал на курок, но выстрела Полынцев не услышал – не успел.
Его разбудили.
Глава 18
Море шумело вокруг, шебуршало – поначалу так показалось. До слуха докатился отдалённый гул вокзала, напоминающий гудение прибоя; нестройные людские голоса шумели, словно под берегом шумела-перекатывалась галька. А за стенкой где-то рявкнул тепловоз, пронзительным криком своим ничуть не отличаясь от теплохода.
Затем кто-то настойчиво, властно потрепал по плечу. – Проснитесь, гражданин!
Степенный, строгий милиционер, приподнимая руку к тёмно-серебристому виску, представился и потребовал документы у гражданина, спавшего на деревянной вокзальной лавке.
Документы оказались в порядке, а вот глаза гражданина вызывали смутную тревогу и подозрение – заполошно рыскали, старясь не натыкаться на глаза старшины. Ещё раз внимательно пролистав документы, милиционер машинально взял под козырёк и попрощался, пожелав удачи.
«Лучше б ты меня арестовал!» – неожиданно подумал Полынцев, всё ещё находясь во власти прерванного жуткого сна.
Выйдя на улицу, он закурил, прочищая мозги дешевеньким каким-то горлодёром. Кошмарный сон, так вовремя оборванный милиционером, будто продолжал красной пеленою застилать глаза. Полынцев раза три подряд крепко зажмурился и только потом сообразил: перед ним висел малиновый плакат, рекламирующий очередную какую-то хренотень, без которой человек не может быть счастливым. Отвернувшись от плаката, он потоптался возле телефонной будки, потрескивая желто-червонным листарём – клёны облетали по-соседству.
С трудом припоминая нужный номер, Фёдор Поликарлович дозвонился до бывшей своей, сказал, что он здесь, в Петербурге. Звонок его не вызвал никаких эмоций на том конце провода. Вера Васильевна, его бывшая, говорила ровно, бесцветно, тихо. Полынцев еле-еле уловил суть разговора: бывшая как раз в эти минуты с сыном собиралась ехать на могилу дочери и они договорились встретиться возле метро, чтобы оттуда отправиться вместе.
Поглядев на огромные вокзальные часы, Полынцев решил прогуляться пешком – время есть.