Спасите наши души!
Шрифт:
Подумать только! Меньше года прошло, а эта девочка из десятилетки глядит на Асю как на опытную сборщицу и даже пытается называть ее на «вы»!
А может, Ася потому так устала, что каждый день было много неотложных дел? Готовилось выступление цеховой самодеятельности в обеденный перерыв в столовой. У культсектора — Аси — с прошлой недели в блокноте велся аккуратный перечень всего, что нужно было сделать, чтобы «обеспечить мероприятие». Перечень выглядел так:
«1. Кубышкин Василий — мех. цех. Уговор.
2. Очки с кр. носом! Оч. важно.
3. Телефон (звонок — попр.
4. Объявление (Нина из чертежного)».
Означала эта запись следующее. Баянист, выступавший с самодеятельностью сборочного, заболел. Зато в механическом цехе появился ученик Кубышкин Василий, о котором стало известно, что он играет на баяне по нотам, может и аккомпанировать и даже исполнять такие вещи, как вальс Хачатуряна к пьесе «Маскарад» и «Полонез» Огинского. Культсектор механического ревниво скрывал свою находку для собственного концерта. А сам товарищ Кубышкин, паренек с пухлыми детскими губами, когда Ася стала его уговаривать, отчаянно смутился, начал говорить, что вообще совсем ничего не умеет. Два обеденных перерыва ушло на уговоры.
Исполнитель, игравший в скетче роль заведующего ателье, требовал, чтобы культсектор помог ему войти в образ, а для этого были необходимы очки и красный нос, вроде таких, какие в одной из сценок надевает Аркадий Райкин. Пришлось обеспечивать очки с носом. Телефон нужен был для того же скетча. А чтобы он звонил, когда это потребуется по ходу действия, Генке было велено приехать в клуб и сделать к телефону приспособление. Афишу о концерте написала Нина, чертежница.
Словом, все образовалось. Против всех пунктов перечня появились крестики, но сколько для этого пришлось побегать!
А на следующий день после концерта в комитете комсомола сказали, что нужно немедленно составить список желающих посещать университет культуры. В четверг состоялись занятия кружка по текущей политике. Мудрено было в эту неделю не устать!
А вернее всего, Ася устала потому, что все время, работала ли она в цехе, занималась ли общественными делами или домашними, она думала о том, как разыщет Павла, — то, что она будет его разыскивать, она решила твердо, — и что скажет ему при встрече. Она хорошо запомнила, чем кончился их разговор. Она спросила: «И ты в это веришь?» Павел оскорбился. Получается, что верит. Ох, нелегко ей будет с ним разговаривать!
Для Аси то, что ни она, ни ее родители не верят в бога, так же естественно, как то, что она дышит воздухом. Учила в школе про то, из чего состоит воздух и как устроены легкие, но дышит — и все тут, а объяснить, как, зачем и почему, не может. Вот так и в бога не верит, а словами объяснить ей это трудно. До сих пор не приходилось ей ни с кем говорить об этом. Да и зачем? А вот оказалось, что нужно.
Ася стала вспоминать, что узнала про церковь и про религию в школе. На ум пришли крестовые походы, которые расширили представления европейцев об Азии, и крещение Руси, которое сыграло положительную роль в распространении грамотности. Потом вспомнился король Генрих, ходивший куда-то извиняться перед римским папой, и еще один Генрих, который сказал, что Париж стоит обедни.
Нет, она помнила немало, но, пожалуй, в
Ася сделала то, к чему ее приучил отец. Владимиру Михайловичу сорок пять. Жизнь сложилась так, что учиться после семилетки ему не пришлось, а знать хотелось многое. И какое бы новое дело он ни начинал: переводил ли цех на новую марку графита, решал ли, что сажать на садовом участке или как самим оклеить квартиру обоями, — шел в библиотеку, приносил с собой книжки, читал их, что-то выписывал себе в тетрадочку. Он и от ребят требовал, чтобы они поступали так же.
— До всего своим умом доходить — никакой жизни не хватит, — говорил он сыну. — Собственный этюдник хочешь придумать — придумывай. Только погляди раньше, какие в книге нарисованы.
И он обязательно рассказывал вычитанную когда-то, но навсегда поразившую его воображение историю про человека, который, живя в глухой деревне, десятилетия подряд изобретал машину, чтобы ездить на ней, а когда добрался до города, оказалось, что изобрел давно уже изобретенный велосипед.
Ася не стала сама изобретать велосипед. Она пришла в библиотеку.
— Мне бы антирелигиозного чего-нибудь, — сказала она молоденькой библиотекарше и почему-то смутилась.
Библиотекарша просияла:
— Очень хорошо! А то слабо у нас читают эту литературу.
Она притащила Асе толстую книгу и радостно проставила в ведомости большую галочку.
Ася унесла с собой книгу и дома, почему-то таясь от домашних, начала ее читать. Книга начинала издалека: от раскаленных туманностей, из которых возникла солнечная система, и от стад питекантропов, от которых постепенно произошли люди. В некоторых фразах было всего два-три понятных слова, и то больше предлоги. К концу недели Ася добралась до превращения культа Озириса в культ Христа и до отражения в христианской религии представлений древних египтян о загробной жизни.
А ей хотелось найти для Павла что-нибудь такое, что поразило бы его так же, как ее поразил рассказ Вадима о коже, срезанной с пальцев Джордано Бруно, но только поближе к нашему времени. Толстая книга, которую она читала, была очень ученой и очень спокойной. И каждая ее страница словно говорила: «Стоит ли из-за этого так волноваться, девушка? Ведь это все дело прошлое, давнее». Ася поняла твердо: в разговоре с Павлом эта книга ей никак не поможет.
Может, отложить поездку? Нет, она и так упустила целую неделю.
И еще одного важного дела она не сделала. Несколько раз по вечерам звонил Геннадий, осведомлялся, не выйдет ли она погулять, но не очень настаивал: видно, чувствовал себя виноватым. До сих пор он не выполнил своего обещания — не разыскал мальчишку, который побирался в церкви. И Ася тоже ничего не успела сделать для мальчика, хотя все время помнила, что обязательно должна ему помочь. Она один раз даже к церкви подходила, дожидалась его, но не дождалась, а заходить внутрь ей больше не хотелось.