Спаситель
Шрифт:
– И что же разумеешь, Федор Ильич?
– Разумею буде он продавать свое зелье еще.
– Цинам?
– А кому же? И дожидал-то он в Селенгинске вести от них.
Голохватов прищурился.
– Сколько же злата готовы они давать за сию дрянь. – Жадно развел он руками. – Сказывают токмо цинского брашна о три сотни подвод вывез.
– Стало быть не такая уж дрянь, кольми цины за нее дают злато. – Усмехнулся Безхвостьев. – Обаче в худом винить его грех, коли правда, и жила сия златая казну государеву наполнит вящше [больше] ясачного стола. Мы его весно на кол посадим, яко сымаем, и все же пользу почитай
Голохватов метнул на боярина быстрый взгляд, но как он и ожидал – по вытянутому лицу Безхвостьева ничего нельзя было понять.
– Во-то. – Сказал боярин, забросив в рот последний кусок моркови и хлопнув по коленям. – Идеже ныне твой человек?
– В Селенгинске.
– Ин много ли онамо людей верных?
– Купцы, воеводы, дьяки – все наши. Уж не думаешь ли ты, Федор Ильич, будто сый чужеяд и область хозяина перекупил?
– Ежели злато подводами возит, еже бы не?
Голохватов серьезно посмотрел Безхвостьева.
– Да буде, уж и поверил? – улыбнулся боярин. – Готовься, приказчик, в дорогу, едем сегодня.
***
Филипп жил с тунгусами и братьями буквально в лесу, причем в самой непроходимой чаще. Их и впрямь не сыскал бы и сам черт, а если бы и сыскал, то и близко не подошел – тунгусы смастерили три кольца невидимых смертельных ловушек, сигналок и сами обороняли все возможные подступы тайными караулами. Несмотря на лес, богатство позволило устроиться Завадскому с большим комфортом – две сотни наемных мужиков построили целый скрытый лагерь – выкопали множество глубоких землянок, некоторые были довольно просторными и даже двухуровневыми. Благодаря отличным английским инструментам и гвоздям, быстро обтесали бревна, обложили стены, сколотили мебель, провели трубы, возвели из бревен наземные части и замаскировали их ветками и дерном. Десяток таких убежищ они построили всего за пару дней. Самим мужикам запрещалось покидать лагерь, пока в нем жил Филипп – для них устроили четыре большие землянки и привезли двадцать бочек с водкой, а также много мяса, из которого они варили себе щи.
Сам же Филипп нанял себе еще в Монголии маньчжурского повара, который готовил ему китайские блюда – то курицу со стручковой фасолью в кисло-сладком соусе, то какие-то диковинные роллы, то димсамы с вареной китайской капустой. Завадский ел их палочками – обедал он на улице, с братьями, сидя за столом в накинутой на плечи шубе.
Однако, несмотря на комфорт и китайскую кухню, аппетита у Завадского было мало. Его бесило, что он тратит время, сидя здесь вместо того, чтобы везти товар в Китай. Да, он все знал о перемещениях Рогаткина и знал, что тот засел сейчас в Селенгинском остроге, но черт возьми, сердился Филипп, там должен сидеть он, а не какая-то сраная строгановская шестерка. Ко всему прочему, ранними осенними вечерами, его начинала одолевать тоска. Он хотел обнять Капитолину, ощутить ее упругое тело под своими руками, почувствовать изнуряющую сладость ее любви. Завадский швырнул палочки на стол. Это неправильно, подумал он. Да, он многого добился, но настоящий хозяин этих мест даже глаза их не видел – сидит у себя где-то в Новгороде и правит тут через своих шестерок.
– Еже пригорюнился, брат? – спросил у него сидевший рядом Аким и евший лапшу руками, как ребенок – то есть запрокидывал голову, открывал рот
Филипп задумчиво посмотрел на него и неожиданно произнес:
– Аким, начиная со следующего года ты будешь возить китайцам товар. Тебе будет помогать Савка.
Аким так и замер с вытянувшейся лапшой над раскрытым ртом, скосил на Филиппа глаза.
– А посем не алкаешь растити мак тут? – спросил Данила.
– И тут будет, когда мы станем здесь хозяевами. Он будет везде, но сначала надо убрать строгановских ублюдков.
Справа зашелестели кусты, из них тихо будто кот, вышел тунгус с пальмой, а за ним уставшие Антон с Савкой.
– Наконец-то! – воскликнул Аким.
– Иде загуляли, братцы?
– Небось чудо-травы надышалися, да повыспрени?
Слуга уже наливал водки долгожданным путникам, пока братья обнимались друг с другом.
Филипп тоже встал, обнял Антона и Савку. Он не видел их почти две недели и уже начинал беспокоиться.
– Товар собран, брат. – Сказал ему Антон. – Тринадцать кадей на четырех подводах принял Бакан.
– Отлично. – Завадский хлопнул Антона по плечу и оглядел братьев. – Отдыхайте. Завтра утром мы выезжаем.
– Филипп, – подал голос Данила, подходя к Завадскому, – ежели Акима ведаешь отправлять в буде годину, пущай и теперь же он едет, а не ты.
– Почему? – спросил Завадский, хотя отчасти понимал – ведь этим людям надо было думать и о себе.
– Посем, брат, еже опасно тебе мелькать на здешних дорогах. Оставайся под защитой тунгусов и тундры. Аким справит.
– Не беспокойся, Данила. – Филипп повернулся, чтобы уйти, но Данила не успокаивался.
– Разве не ведаешь?! – вопросил он, повышая голос. – Убо кроме тебя никто все сие не удержит! Разумеешь? Не годе тебе мотаться, яко простому купцу.
Филипп поджал губы и положил руку ему на плечо.
– Я уже обо всем подумал, брат. – Сказал он тихо. – И об этом тоже.
Данила поглядел ему в глаза и кивнул.
***
Рогаткин выхватил палаш. В ту же секунду два старших казака перед ним упали на колени.
– Прости-и-и, Перпетуй, прости, не сведалось! Яко сквозь землю! Пощади-и-и! – затянули они наперебой.
– Еже аз сказывал? Говори! – ткнул Рогаткин палашом в лицо чернявому казаку.
– Ко… коли не сыщем чужеяда, не воротитися.
– А вы сыскали?
Молчание.
Рогаткин взмахнул палашом и тяжело задышал. Восьмая поисковая группа явилась и ни слуху, ни духу о раскольщике. Рука что есть силы сжала рукоять, заскрипела перчаточная кожа. Будь хладен умом, вспомнил Коротышка, стискивая зубы и со всего размаху разрубил курицу, забредшую к ним на свою голову.
– Благодарствуем, Перпе-е-етуй! Храни тебя, бог! – принялись кланяться в ноги казацкие десятники. – Абие уйдем и не воротимся, покамест не сыщем…
В это время протяжно загудел рожок на дозорной башне, через открытые ворота Рогаткин увидел в начале дороги, на взгорье спускались к ним первые ряды большого войска. Острое зрение распознало Голохватова и крупного статного вельможу рядом с ним, вальяжно едущих на лошадях.
– Поздно, – неожиданно спокойно сказал Рогаткин и убрал палаш. Удивленные казаки подняли головы, посмотрели на хозяина, переглянулись, а затем ушей их коснулся первый накат канонады тысяч приближающихся лошадей.