Спаситель
Шрифт:
– Паки одна добрая фигура пришед, брат, – продолжал радовать новостями посыльный.
Фигурой оказалась давно ожидаемая Завадским грамота, жалованная воеводой Енисейского разряда «купцу Филиппу Андреевичу Завадскому с правом ведения свободной торговли казенным и частным товаром на всей территории Енисейского разряда». А это надо сказать, пространство от Енисея до Камчатки, то есть больше половины страны. Сюда же входили наказы не препятствовать уездным воеводам и приказчикам в енисейских острогах торговым делам Завадского – выделять ему места для постройки амбаров, складов, представительских изб, допускать размещение товаров на гостиных дворах, не препятствовать найму казенных лошадей и выделять по запросу крестьян для «нужных разряду»
После обеда Филипп смотрел как на диком поле Антон учит солдат стрельбе из нового оружия. У него уже почти тысяча хорошо укомплектованных бойцов, многие из них неплохо владеют холодным оружием, но эти однократные залпы из двадцатифунтовых мушкетов с тридцатисекундным заряжанием годились только для войны крупных армий против аборигенов.
Он подготовил несколько посыльных групп, чтобы раздать им первые указания, но первую группу отправил уже сегодня. Ее возглавлял один молодой старовер по имени Феликс. Феликс имел рост выше среднего, но был худ и носил усы вместо бороды. Многие потешались над его молодостью и не понимали почему именно его Завадский отправил в Мангазею с небольшим обозом и отрядом в тридцать человек.
Фейзулла прибыл в феврале с новыми людьми, на этот раз он привез с собой трех шорцев, которые действительно знали толк в повышении урожайности мака. Это были два брата и сын одного из них. Они показали, как правильно бороновать почту перед посевом, как лущить, на какую глубину вспахивать, как бороться с сорняками и как удобрять.
***
Лежа на животе, Истома тер замерзшие руки в жгучих железных манжетах, стараясь прикрывать их животом, но ничего не помогало от стылого ветра. Ног давно он уже не чувствовал, как и боль от удара хлыстом пролетавшего иногда на коне десятника. Истома только медленно поворачивал голову и глядел своими серыми немигающими глазами в спину скачущему казаку.
После того, как кузнец заковал его в кандалы в Болотовском посаде, Истому бросили как полено в розвальни и понесли по замершей реке. Он понял, что везут его в Енисейск. Только тамошние дьяки могут судить его за разбой в Красноярском уезде с тех пор, как вышел он из Томского разряда. Но зачем занимать целый отряд, если он до смерти околеет в дороге? Истома понимал это и несмотря на тяжелые муки морозом терпел – знал, что будет привал и ему не дадут помереть до суда. Если только по недосмотру… Истома к собственному удивлению зевнул и вспомнил далекое сибирское детство – как бежал порой наперегонки с одногодками вниз по залитому июльским солнцем склону сопки, чтобы первым припасть к роднику с прозрачной ключевой водой. А не лучше ли забыться вечным морозным сном, чем раскаленные кряжи да дыба в приказной избе? К чему бесплодные надежды? Перед глазами возник образ «раскольщика», пробудив в Истоме гнев, питавший его силы последние сутки. Почему же так вышло? Как получилось, что все предали его? Да пускай многие убоялись, иных убедили, пообещали прощение, но ведь среди самых близких его бойцов мало глупцов, способных поверить, что их простят. Они же и грабили и убивали вместе, чему полно свидетелей и затаивших обиду жертв. Нет, чего-то тут не сходится.
Между тем первый возница что-то крикнул и короткий обоз из трех саней взял вправо. Истома кое-как изогнулся и увидел на прибрежную стоянку – избушку с околицей. Во дворе заманчиво плясал в ранних сумерках костер, из трубы избушки тоже валил дымок. Должно быть разожгли двое конных казачишек, ускакавших от них около часу назад. Предсказуемость рассуждений отозвалась вспышкой надежды. Авось, еще повоюешь, пронеслось разухабисто в голове, но Истома подавил в себе вредную эмоцию. Каким бы лютым врагом не был ему «поганый раскольщик», все же он был прав, когда говорил ему о бесстрашии. Только сейчас он начинал понимать его слова. Неужели он уже тогда знал это? Неужели тоже прошел через это испытание? Чтобы вести людей на смерть, сначала нужно умереть самому. Может
Вопреки ожиданию, Истому поволокли сразу в избу, а не к костру. Остальные стрельцы как раз потянулись на двор, где костер разошелся не на шутку. На полпути Истому поставили на ноги, он сделал шаг, не чувствуя ног – едва устоял, но все же пошел.
В избе было жарко натоплено, горели лучины, дышала жаром печь. Казак только вынул из горнила раскаленное докрасна железное тавро, вспыхнувшее россыпью искр, там же рядом лежали щипцы. Посреди избы – деревянная чурка с измазанным золой основанием.
Истому швырнули к этому пню, звякнули цепи. Стрельцы схватили его под руки, придавили голову щекой к чурке. Казак тем временем вынул тавро с раскаленной буквой «еръ».
– Посем не клеймили меня в Томске? Убоялись? Ссыкливые крысы. – Мрачно произнес Истома, без страха глядя на казака.
– Не вякай, – с глумливой улыбкой ответил казачишка с тавром, – табе единаче велено нос откусить. Видал щипцы?
Истома ничего не ответил.
– Держи его, братцы.
На Истому навалились. Раскаленная буква «еръ» приближалась. От жара лицо раскраснелось, выступил пот.
– Накрепко держи! Иных буковиц нету, трижды "ером" зараз пропечатаем!
Край раскаленной буквы задел кончик носа, но Истома не закрыл глаза, только прищурился.
В этот момент на улице грянули выстрелы и почти сразу совсем близко – крики и тут же снова выстрелы, с запозданием, громче, в ответ опять дальние залпы. Новые крики уже от боли, и глухие рубильные звуки их искажающие и пресекающие. Истома почувствовал – хватка ослабла, отстранился и жар. Казак опустил руку с тавром, Истома увидел его профиль – тот со страхом глядел на дверь, будто ждал что она вот-вот распахнется и ему придется вступить в борьбу.
– Еже там? – прошептал он глупо моргая.
На стрельцов у костра на дворе кто-то напал – Истома это понял, только кто? Что бы то ни было сердце его заколотилось.
– Сведай!
Стрельцы отбросили Истому, схватили мушкеты, стоявшие в углу, но один крикнул другому, видимо младшему, чтобы тот оставался с казаком и тотчас стремительно выскочил. Дверь за ним захлопнулась. Выстрелы еще звучали, потом остались только стоны, а вскоре утихли и они.
Всех ли гревшихся у костра стрельцов перебили или они просто разбежались, растащив по окрестностям этот загадочный бой? Но если Истоме почти нечего было терять при любом раскладе, то остающимся с ним в избе казаку и стрельцу было не до спокойных раздумий. Схватив один мушкет, а второй пищаль, оба целились в дверь, напряженно вслушиваясь. За стенами завывал только ветер и уже никто не стонал. Лежавший между ними Истома даже как будто почувствовал их напряжение и страх. Кандалы на руках и ногах его стягивала цепь, так что он не мог поднять руки выше живота, не задрав ног. Колено коснулось чего-то. Истома покосился и увидел тавро, еще пышущее жаром.
Прошло несколько минут. Молодой стрелец сдался первым – он дернулся, будто отмирая и неловко вскочил на ноги.
– А ну стой! – рявкнул на него казак.
– Не век же высиживать!
– Дурак! Они токмо тово и ждут. Сядь, остолбень! Сегда ворвутся.
Разумно, подумал Истома, приподнявшись на локте и безмятежно наблюдая, словно утомленный отдыхающий на пляже.
Текли секунды. Взгляды и стволы орудий его охранников были прикованы к двери. Окон в избушке не было – стало быть ворвутся, надежда на то, что стрельцы просто разбежались таяла с каждой минутой. Видимо, стрелец с казаком это понимали. Истома покосился на стрельца, из-под мурмолки и промокших вихров, по виску его стекала струйка пота. Взгляд недвижим, дыхание частое. В этот момент дверь с грохотом отлетела. В проеме возникла окровавленная фигура – еще живой. Выстрелы грянули почти одновременно и прежде чем крупный стрелец рухнул в избу, оба стрелявших поняли, что добили своего же. Зарядить не успеют – да и бестолку.