Спасти кавказского пленника
Шрифт:
— Спиря! — восклицал при этом.
Я садился рядом. Мы начинали разговаривать.
…Я улыбался своим воспоминаниям. Сопровождающие меня казаки поглядывали с недоумением, но вопросов не задавали. Наверное, понимали, что не стоит лезть сейчас к человеку в душу. Что-то в ней происходит светлое и хорошее.
От разговоров с дедом мысли мои перескочили собственно к крепости. И только сейчас я, наконец, понял, почему часто в разговорах на моих цалкинских каникулах всплывало понятие «у казарм», «в районе казарм».
— Где гуляли? — спрашивала нас тётя.
—
И я никогда не спрашивал: откуда такое название? Просто принял, как должное. А мог бы и полюбопытствовать.
«И, если это название сохранилось через годы, то получается, — размышлял я, — что и казармы, и сама крепость находятся сразу по въезду в Цалку со стороны Манглиса. Там, где в моём детстве находился автовокзал. Северо-западное направление».
Чуть менее сорока километров проскакали лихо. Вот уже и спуск к селу. Оно — как на ладони. В общем, его и нет пока. Но я оказался прав. Казармы и крепость находились ровно там, где я и предполагал.
Неудивительно, что от всех этих строений до моих дней дошло только название — «казармы». Более ничего дойти и не могло. Просто потому, что, как и повсеместно, цалкинская была крепостью лишь по названию. А в действительности представляла собой традиционный «глиняный горшок» с казармой, провиантским и складами и с каменным пороховым погребом. И с длинным рядом других складов от разных ведомств, непонятно по какой причине собранных в этом месте.
В сопровождении подпоручика Косова, командира полуроты, расквартированной в укреплении, заглянул внутрь.
Казарма была дурна. Настолько, что я сразу же подумал про себя, что более убогой мне еще не доводилось видеть.
И тоже, только лишь название — казарма! А в действительности — землянка!
«Получается — все хлебнули! И предки мои, и солдаты. Все жили в те годы в равных условиях».
Я огляделся. Вырытая в земле яма. Потолки и стены покрыты плетнём. Сверху все забросано камышом. Просто домик Наф-Нафа какой-то. Или Ниф-Нифа? Нуф… Да какая разница! Кажется, дунь легонько и весь рассыплется. Свет проникал через крошечные окна. Насчитал их восемь. Нары, заполнившие почти все пространство. Еле развернешься. В углу — печь из дикого камня. Потушена.
«С чего не топят?! — удивлялся я — Тут же от сырости все ревматизмы можно схватить. А, с другой стороны, представляю, если еще и дым заполнит это пространство. И так воздух такой тяжелый, что еле дышишь. С дымом вообще получился бы адский замес».
Находиться в «казарме» сил уже не было. Выбрался наружу.
Косов, понимая, какое впечатление произвела на меня экскурсия, ткнул в сторону будущего автовокзала.
— Вон, своими силами строим каменную!
Я посмотрел. Действительно, уже стоял каменный остов будущих казарм.
«Все-таки, наверняка, их достроили. И уже от этого каменного строения название 'казармы» дошло до моего детства!"
Направились во флигель подпоручика. Не землянка — уже достижение! Убогая хижина, кое-как обмазанная известью.
Присели.
— А почему печь
— А чем же мне её топить? — усмехнулся Косов.
— Дровами, полагаю.
— Так дорого мне дрова обходятся! А денег на них выделяют… — офицер вздохнул. — А где своими силами заготовить? Кругом одни альпийские луга. Солдат не за хворостом отправляю, а за черемшой. Не желаете ли?
— Что же, совсем не топите?! — проигнорировал я старую армейскую традицию «подкормить» проверяющего.
— Ну, почему же? Бывают праздники и на нашей улице! Редко, правда.
— А, если дожди?
— А, ну тут пиши — пропало! Сразу вся казарма заполняется водой и грязью. До нар доходит.
— И, насколько я понимаю, о квартирах у местных жителей нечего думать?
— Вы правильно понимаете, Константин Спиридонович, — грустно усмехнулся Косов. — Вы не представляете, какая это дыра! Насколько нище местное население. Особенно греки, переселившиеся в Грузию из Турции.
«Отчего же не представляю? — теперь грустно усмехнулся я про себя. — Хорошо представляю! Мне рассказывали!»
— Я бы желал посмотреть.
— Вы хотите остановиться на ночь в норах у местных?! — вытаращился на меня подпоручик.
— Просто произведу рекогносцировку. Никогда не знаешь, как тебе пригодится знание местности.
— А! Вам в полковой школе домашнее задание дали, — сделал свой вывод обер-офицер. — Я тоже там отучился[1].
Я не стал его разубеждать. Свистнул своим конвойцам и поехал к до боли знакомой деревне.
Поехал вверх по будущей главной улице. К будущему дому деда. Не ожидая ничего там увидеть, удивился, когда обнаружил ровно на том месте, где потом встанут столбы и поднимется каменная лестница, ту самую пресловутую, как сказал Косов, нору. Устроенную почти так же, как и солдатские казармы. Полуврытая в косогор землянка. Та часть, что снаружи, накрыта, практически, чем попало. С лесом, а, значит, с дровами здесь туго. Судя по звукам, доносившимся из-под земли, жили вместе с живностью в одном пространстве. Разве что стояла между «жилой» частью и «животной» какая-нибудь хлипкая и формальная перегородка. А, может, её и вовсе не было. И нельзя было отличить, где кончается человеческое жильё и начинается «скотный двор». Даже крымские сакли, которые мне довелось увидеть и которые поначалу показались мне невероятно убогими, невозможными для нормальной жизни, теперь, при виде землянок моих предков, представлялись почти дворцами.
«Может быть, ничего не поменялось. В том смысле, что это мои родственники, которые дом поставили здесь же, на месте этой халупы. Дед родится только через 55 лет. Значит, сейчас здесь, скорее всего, прапрадед. А может, и прапрапрадед. Охренеть!»
Додумать не успел. К землянке, тяжело дыша, бежал какой-то малец.
— Дядя Алексей! Дядя Алексей!
— Что, что случилось? — из землянки выскочил мой возможный предок.
Сердце забилось.
— Там турки корову увели! — мальчик указывал на гору в километре от этого места.