Спасти кавказского пленника, Greko

Спасти кавказского пленника

на обложку

Greko

Шрифт:

— А что такое русская рулетка? — не унимался юнкер.

— О! Уверен, всем понравится. Особенно господину Золотареву, — я сделал шутовской поклон в сторону полкового адъютанта. — Если, конечно, он к тому времени в оправдании своей фамилии успеет очистить полковые Авгиевы конюшни. Да, адъютант?

— Вы!… — Взбешённый блондинчик дернулся в мою сторону, но его удержали.

— Василий! Тебе же сказали: у тебя будет и время, и возможность.

Я развернулся и вышел из штаба. Сердце билось в груди как бешеное.

Лицо пылало. Отправился в дом Дадиани, чтобы забрать его несчастную супругу.

Лилия Григорьевна стояла посередине опустошённой комнаты, безвольно уронив руки. Ее успокаивал унтер-офицер Рукевич. Он был единственным из всего полка, кто отнесся к несчастной женщине с участием. Ее доброту и мягкость никто не оценил по достоинству. Тифлисское общество уже отшатнулось от нее. Никто не хотел принимать княгиню. Та же история повторилась в полку.

— Скажи, что нет дома, — кричали жены офицеров денщикам, ничуть не заботясь о том, чтобы понизить голос.

— Зачем они так, Рукевич? Разве я хоть одну из них чем-то обидела? Почему люди платят злом за мое добро?

— Увы, княгиня, таково людская порода! Успокаивайте себя мыслью, что вы творили добро не за благодарность, а по зову души!

— Как мне отплатить за ваше за участие? — Княгиня вытащила из дорожного мешка пачку ассигнаций. — Я знаю, вы бедны. Возьмите. Это вам поможет.

Оскорблённый поляк отшатнулся. Категорически отказался брать деньги.

Я отвел его в сторону и поблагодарил.

— Не серчайте на Лидию Григорьевну! Она потрясена. В одночасье жизнь покатилась под откос. Что слышно про следствие? — поинтересовался.

— Его возглавил флигель-адъютант Катенин.

— Это хорошо или плохо?

— Ужасно!

— Почему?

— Его брат служил в нашем полку. В прошлом году князь выгнал его за аморальное поведение!

— Вы серьезно? Что мог натворить русский офицер, имеющий такие карьерные перспективы?

— Сперва, когда он поступил в полк, мы ничего не замечали. Но потом… Не знаю, стоит ли подобное говорить?

— Не стесняйтесь! — подбодрил я Рукевича.

— Он стал оказывать некие знаки внимания молодым солдатам!

— Что?!

— Да-да, вы не ошиблись! Это было именно то, о чем не принято говорить в благородном обществе. Дело зашло так далеко, что солдаты взбунтовались![2]

Я присвистнул от удивления. Неожиданный поворот!

— Как вы понимаете, ожидать беспристрастного рассмотрения дела братом этого «благородного» офицера уже не приходится, — грустно заключил Рукевич.

— Невероятно!

Я был взбешен. Вот вам и объективный суд, обещанный мне царем! Какая-то дьявольская насмешка над здравым смыслом и теми «цепями», о которых мне толковал император. Неужели повывелись на Руси приличные люди? Или те, кто был, все сгинули во глубине сибирских руд? Еще доживала последние дни старая Александровская

гвардия, все те генералы, чьи портреты висят в Зимнем Дворце. Герои 1812- года, их дни сочтены, как у Розена. На смену им идут мерзавцы, сребролюбцы и подхалимы. Боже, спаси Россию!

Пока мы с княгиней возвращались в экипаже в Тифлис, я никак не мог успокоиться. Вновь и вновь вел внутренний диалог с императором. Так бывает после тяжелого бракоразводного процесса. Не меньше года споришь с покинутой супругой, пока не обретешь душевного равновесия.

Почему-то возбужденный ум родил сценку диалога царя с генералом. В духе филатовской сказки «Про Федота-стрельца».

В роли московского царя — царь Николай Павлович. В роли генерала — граф и генерал от кавалерии Чернышев.

Царь:

Отвечай-ка мне, зараза,

Почему не взял Кавказа?

Генерал:

Царь-надёжа, сам не рад!

Это Розен виноват!

Сдал старик в последни годы.

У него Альцгеймер, вроде.

Мух не ловит и не бдит!

Апосля обеда спит!