Спасти огонь
Шрифт:
Мне трудно это признавать, но мой младший брат всегда действовал более решительно и смело, и с женщинами тоже. Однажды, когда ему было тринадцать, мама отправила его отдать долг своей парикмахерше. Он пришел, как раз когда та закрывала салон. Она пропустила его внутрь и притворила дверь. Он отдал ей деньги, она положила их в ящик стола и заперла на ключ. Хосе Куаутемок уже собирался уходить, когда она взяла его за руку и утянула в подсобку. «Ты мне нравишься», — сказала она, усадила его на табурет и стала целовать. Потом спустила с него штаны, сама задрала юбку. Повернулась к нему спиной, взяла его член и ввела себе во влагалище. И стала двигать своими розовыми ягодицами взад-вперед. Хосе Куаутемок кончил почти сразу же, и она, почувствовав
Когда он мне это рассказал, я не поверил. Он ненавидел, когда его называли вруном, и потому предложил мне в следующий раз подсмотреть за ними. Так мы и поступили. Он зашел в парикмахерскую, а пять минут спустя я прилип к замочной скважине. Все оказалось правдой. Голая парикмахерша скакала верхом на моем брате.
Меня снедала зависть. Почему он, а не я? Воображаю твой ответ: «Потому что он блондин, а ты чернявый». Ты считал, что в нашей стране процветает «точечный» расизм. Во всех сериалах главные герои всегда были светленькие. В красивой рекламе снимали только белых. Такие, как я, смуглые люди с прямыми волосами и грубыми чертами, не вписывались в каноны красоты, статуса, власти. Только белая кожа гарантировала доступ в высшие сферы политики и общества. Но я отказываюсь думать, что парикмахерша спала с моим братом из-за этого. Просто он ей нравился.
Я лишился девственности с той же женщиной, что и Хосе Куаутемок. И умирал со стыда, потому что он сам, после нескольких месяцев романа с ней, попросил ее оказать мне такую услугу. Парикмахерша воспротивилась. Она не проститутка, сказала он, а с ним завела роман из нежных чувств. Нежных чувств? Видимо, она оговорилась, хотела сказать: «У меня от тебя слюнки текут». Сегодня, в эпоху политкорректности, она бы уже сидела за растление малолетних. А в те времена считалась щедрой секс-наставницей. Она согласилась переспать со мной только после того, как Хосе Куаутемок пригрозил ее бросить. Представляешь себе? Тринадцатилетний сопляк шантажировал замужнюю женщину, чтобы его старший брат познал радости плотской любви.
Я обработал парикмахершу в том же месте и в тот же час, что мой брат. Вошел в то же влагалище, сосал те же соски, сжимал те же ягодицы. Это было быстро и неприятно. Кончил я молниеносно, а она злорадно усмехнулась: «Ты своему брату и в подметки не годишься, скорострел». Жутко унизительно. Ты так не считаешь, Сеферино? Хосе Куаутемок окончательно утвердился как альфа-самец. Он решил, когда и с кем у меня будет первый раз, и если бы не он, я бы еще на добрый десяток лет остался девственником. В четырнадцать лет Хосе Куаутемок уже уверенно передвигал фигуры по доске половой жизни.
Пока я едва мог завязать разговор с девушкой, мой брат продолжал свои жеребцовые похождения. Его нельзя было назвать красавцем. Привлекательность Хосе Куаутемока состояла в том — это я слышал от самих женщин, — что он излучал не истовство. «Его взгляд, — говорила мне одна из его многочисленных девиц, — всегда на тебе. Он как лев, готовый напасть в любую секунду». Некоторые — а для многих он был первым мужчиной — признавались, что он их пугает. Они не могли объяснить, чем именно. Хосе Куаутемок был спокойным, приятным, даже очаровательным молодым человеком и ни одну из своих девушек не обидел ни словом, ни делом. Но в его руках, глазах, улыбке неизменно таилась угроза. Учитывая, что сейчас он осужден на бог знает сколько лет тюремного заключения, страхи этих девушек оказались вполне оправданными.
Я бы дорого дал, чтобы унаследовать самые блестящие черты твоего характера, те, о которых твои друзья-американцы метко отзывались: «largerthan Ufe»[11]. Из всех животных я бы сравнил
Ответь мне, Сеферино, с высоты твоего слоновьего великан-ства: а каким животным мог бы быть я? Робкой и чуткой антилопой куду? Умной гориллой? Или, может, вспоминая петиметра, павлином? Я, признаюсь, больше вижу себя рептилией.
В подростковом возрасте я, наверное, напоминал ящерицу. Увертливую, боязливую. А со временем стал крокодилом. Точно, крокодилом. Колоссальным ящером из тех, что бревном лежат на речном берегу, а потом внезапно нападают, утаскивают своих жертв в илистые глубины и там с удовольствием поедают.
Ты не представляешь себе, папа, как безжалостно я научился вести бизнес. Мои конкуренты, довольные собой, высокомерные, садились напротив меня в своих сшитых на заказ костюмах, со своими портфелями из дорогущей кожи, набриолиненными волосами, дизайнерскими галстуками, часами за хренову тучу долларов и надеялись обобрать меня. Я внимательно и спокойно их выслушивал. Не жестикулировал, не спорил, не уговаривал. Просто сидел и ждал возможности нанести удар. Они никогда этого не ожидали. Когда они были точно уверены, что вот-вот победят меня, я обходил их и завладевал их состоянием. Они намеревались вывести меня из игры, но сами сходили с доски. Не думай, Сеферино, будто я сговаривался с продажными политиками или вообще жульничал. Нет. Я всегда был безупречно честен. Это ты, среди прочих ценностей, привил мне честность, папа, и я от нее не отступался. Крокодил с принципами. Я уверен, ты бы мною гордился, Сеферино. Очень, очень гордился.
Заключенные смотрели на нас с любопытством, но, вопреки моим ожиданиям, никто не отпустил комплимента или сальности. Возможно, их предупредили, что строго накажут, если они станут вести себя неподобающе, а может, они просто нас опасались. Некоторые балерины превосходили ростом большинство заключенных, а наши тела, натренированные долгими часами танца, были более мускулистыми, более эластичными и рельефными, чем их бесформенные тела. Лишь немногие выглядели на метр восемьдесят, хотя я увидела и пару человек выше двух метров. Длинными коридорами, выкрашенными в фисташковозеленый цвет, — стены обшарпаны, по сторонам стоят пластиковые ведра, и на веревках сушится белье — мы прошли в концертный зал. Это оказалось первоклассное театральное помещение, полностью построенное на средства из фонда Эктора и Педро. Новые удобные кресла, правильное освещение, отличный занавес, на полу ламинат, а поверх ламината прочные ковры. Можно без проблем показывать балет, драму, концерты.
Хулиан и Педро действительно проделывали огромную работу, стараясь дать заключенным качественное образование в сфере культуры и искусства. После всего увиденного я осознала, как важно наше выступление и какое неизгладимое впечатление оно может произвести на мужчин, привыкших к самому низкопробному телевидению и самой вульгарной музыке.
В офисах, превращенных в гримерки, было безупречно чисто, а продезинфицированные туалеты благоухали хлоркой. На столе стояли чипсы, орешки, соки, минеральная вода. Контраст с коридорами, по которым мы только что прошли, был разительным. Чувствовалась рука Педро, который уверял, что, если бы ему позволили, переделал бы всю тюрьму, чтобы стала более уютной и стильной.